Алексей Пенза и Макс Карнов

Солнца нет

Избежать можно многого, но только не смерти.

Глава 1: Затмение

Жёлтые, прекрасные листья, кружили по хмурившемуся серыми лопухами облаков небу, причаливая к маленьким корабликам и темноволосому симпатичному мальчишке, что увлечённо строил фрегаты у большой, тусклой лужи, детским воображением, превращённой в бескрайнее море. Заворожённо и счастливо Володя опустил примитивный самодельный корабль в солнечный шар, блёкло пылавший в мутном стекле воды. Подталкиваемый задорным ветром, парусник заскользил по матовому сиянию, колыхавшемуся в буром кружеве волн. Плавание было восхитительно, но грохочущий, злобный лай, вдруг расстроил великое путешествие. Страх иголками пробежал по испуганной детской душе, мысли рассыпались в горелый прах, а дыхание изломлено стиснулось в груди. Оробело всматриваясь в хмурую фреску пустоты, Володя ожидал кошмарного монстра, наводившего ужас на всю округу, но из-за бетонного угла многоэтажки никто не появлялся, и тишина неслышно падала наземь с грустью и золотистыми листьями берёз. Тогда позабыв о чудовище, малец облегчённо вздохнул и вновь отправился в опасное странствие. И вообще, скоро придёт с работы его мама. Она, как всегда, принесёт что-нибудь вкусненькое, с ней так хорошо, спокойно, совсем не страшно. Мечтая о великих подвигах, он отважно покорял океаны, пока на безлюдном перроне улицы не вычертился силуэт элегантной женщины, идущей с остановки, чьи туфли красным вином расплывались в разбросанных дождём лужах, помахала сыну свободной рукой, в другой она держала тяжёлую хозяйственную сумку.

— Мама! — обрадовано крикнул Володя, бегом сорвавшись с пиратской бухты, но выскочивший из дворов зябнувшего квартала, громадный зверь/ротвейлер? ошеломил, парализовав мальчика. Стремясь убивать, чудовищный пёс вцепился в женщину, повалив её словно бедную соседскую дворняжку, что разорвал с потрохами на прошлой неделе, и разбившись об угрюмые скважины подъездов, беззащитный крик жертвы, перемешался с бездонным ужасом, окаменевшим в изумлённых детских очах. И посреди пустой улицы не было никого, кто мог бы отогнать эту тварь. А маленький, напуганный мальчик до смерти звал на помощь срывавшимся тонким голоском. Кромсая вопящую жертву, пёс вырывал кровавые куски плоти из её горла и блёклый асфальт неистово заполыхал ручьями разлившейся крови. Обмякнув тряпичной, игрушечной куклой несчастная уже не кричала, но монстр по-прежнему жадно вгрызался в её распотрошённое горло, истязая уже безжизненное тело, а солнце, беспечно сиявшее у берега лужи скрыла косматая лапища тучи. — Мама… мамочка… — глотая ужас с удушающими, будто чугунными комками слёз вскричал Володя и оторвав пасть от своей добычи, разъярённый убийца уставился на него. С обнажённых клыков зверя вязко потянулась наземь багровая пряжа человеческой крови, в пронизывающих, свирепых глазах чёрным огнём вспыхнула мысль о новом убийстве и жутко зарычав беспощадный монстр понёсся к мальчику/прикончить маленького свидетеля трагедии. Тогда сердце Володино жалобно дрогнуло, тьма стала абсолютной и солнце пропало в её драконьей пасти во второй, окончательный раз.

— Ты малец, того, не робей и в обмороки больше не падай. Ты теперь в безопасности, потому что при нас только так! — назидательно пробаял участковый, вальяжно свесив широкие окорока ладоней, на служебном ремне, с трудом опоясывавшем раздутое его брюхо. — Ну, рассказывай всё как было и без этих там выкрутасов, — поторопил сироту толстяк, лениво перетаптываясь с ноги на ногу. Скованный горем мальчишка, на чьём лице бледность мрачно выложила свои серые оттиски, качнулся на облезлом детдомовском стуле и подняв выжженные слезами глаза, хмуро глянул в жирную физиономию милиционера.

— Собака маму загрызла… Хозяин в соседнем доме живёт, Жабин — фамилия… — выцветшим голосом проронил Володя и доблестный страж закона будто подавился любимым пирожным.

«Аристарх Пантелеевич?!» — мысленно и почтительно прихрюкнул участковый, в горле которого тотчас образовалась знойная пустыня, а на лбу выступил свиной, липкий пот.

— Вы накажите его! Это из-за него, из-за него умерла моя мама! — сумеречно пробурчал беспризорник, потемневшими алмазами очей врезаясь в грозу преступности.

— Кхе-кхе… — смятенно прокашлялся в ответ неутомимый блюститель порядка, отерев со лба тревожную россыпь пота. — Мы — милиция, мы — разберёмся! — обнадёживающе заявил толстяк, упитанным пальцем ткнув в блестящую кокарду над головой и развернувшись, по-пингвиньи, зашагал к обветшалым провалам дверей. — Ну, ты это… будь здоров, пацан… — обернувшись на прощанье, пожелал великодушный милиционер, но Володя ничем не ответил ему, и подтянув необъятное пузо, страж закона выбрел из облезлых рёбер убогой комнаты.

Солнце удручённо желтело над городом недозрелым осенним яблоком, но репьистые лохмотья туч замарали его своим унылым тряпьём и печальные капли дождя мытарствами суетной, неблагополучной службы упали на фуражку мученика, ступившего в несокрушимую цитадель милиции.

— Здравия желаю, Аристарх Пантелеевич, участковый Недокормленный… Разрешите, так сказать, доложить? — с великим трудом и пресмыкающейся улыбочкой, протискивая в полковничий кабинет громадное брюхо, пролепетал добродетельный слуга правосудия. Тогда, бардовый стебель авторучки лёг на исписанный важными указаниями лист и бездушное лицо, в линиях которого не осталось ничего человеческого, скалой упёрлось в вошедшего.

— Что с мальчишкой? — с наледью в повелительно-железном голосе, проворчал Жабин.

— Полный порядок, Аристарх Пантелеевич! Оголец, как говорится, проблем не создаст, — клятвенно заверил Недокормленный.

— Что говорит? — меж тем вопросил Жабин, обуглившись каменным взглядом и вопрос этот словно встряхнул толстяка, потевшего в блошиной чесотке.

— Да болтает, чертёнок, что собачка ваша гражданочку эту того… загрызла. Ну да кто ж ему поверит? — вдохновенно проворковал Недокормленный, взмахнув пышными ладошками.

— Смотри! — угрюмо и страшно пригрозил Жабин, мрачнея всё больше.

— Да не беспокойтесь, Аристарх Пантелеевич, мы своё дело, как говорится, хорошо знаем. Недаром, так сказать, столько лет в строю! — важно оправив фуражку, со всей ответственностью провещал Недокормленный, перекатываясь с ноги на ногу, умилённо глядя в чёрствые словно гранит глаза начальника.

— Извините, вы ещё что-то желаете? — через призрачные волны табачного дыма, всматриваясь в траурное лицо богатого посидельца, деликатно осведомилась официантка.

Владимир искоса возложил на девушку режущий, овеянный полуночной мглой взгляд и красавица невольно отступила от розовой парчовой мантии столика.

— Счёт мне, — мёрзлым туманом осени расползлись слова одинокого посетителя, необъятной грустью оттеняясь в пустой иностранной бутылке и торопливо выдав долговой ярлык, девушка исчезла. Одиночество тотчас нашептало Владимиру скверные повести о немыслимой тоске от которой ничто не спасёт на свете. Одиночество глумливо наговорило ему притчи о бескрайнем, страшном отчаянии, потому что не осталось уже ни радости, ни любви, ни друга, а лишь холодной, бумажной грудой теснились в кармане роскошного пиджака одни только бездушные деньги. Именно так, за уединённым кругом элегантного столика мужчина, обласканный дорогим нарядом, делил ночь, луну, воспоминания и алкоголь с угрюмым одиночеством, что сгорбленно сидело напротив и смотрело на него обезличенным, тёмно-серым существом. Не обогретая мелодия, выплывавшая из уст плачущих ресторанных скрипок печалью отражалась в серых каменьях мужских глаз, унося сигаретный дым мыслей далеко-далеко в позднюю осень. — Несправедливость… — ещё блуждая в угрюмом зазеркалье непрошено воскресших теней, бессознательно прошептал Владимир, с гадкой плесенью на сердце сжав квадратный стакан, в хрустальном дне которого, золотистым озером искрилось элитное виски. Выкарабкавшись из потёртого сундука ночи, тьма поползла наружу ложью, подлостью, скверной и мерзкой отравой жестокой, отвратительной жизни…

Глава 2: Пропавшее солнце

Разбрасывая чёрные кляксы своих чернил, тьма превратилась в многолапое, хвостатое и страшное нечто. Она расползалась уродливой, гадкой тварью, пока все звёзды не угасли от её дёгтя. Злобно и радостно ухмыляясь тысячью оттенков своей кромешной души, темнота похищала распутья улиц, причалы площадей и островки дворов. Пенза исчезала, таяли её мосты, театры, скверы и памятники, ибо мгла чарами более тёмными чем полночь скрадывала всё что ей попадалось. Божественные небеса истлели и где-то вместе с угасшим солнцем ещё одна наивная любовь умерла преданной, оболганной и распятой. Спустя мгновение тьма окончательно проглотила город, и художник раздосадовано отбросил кисть, отступив от застланного чернотой холста к синему пятну луны, разлившемуся под окном неряшливой мастерской. Пролившись с ночной агатовой ткани, лунный эль очертил статные линии профиля, тревожно стиснутые губы и колючий от щетины подбородок живописца.

Бродя отшельницей ночь смолила фасады, балконы и крыши соседних домов, а в комнату мастерской полнолунием вошла бескрайняя тоска. Удручённо взирая на померкший обломок улицы, сиротливо освещаемый одиноким фонарём, Евгений подавленно отёр репьистые иглы янтарно-бледных волос, ибо мгла, царившая в неупокоенной душе мастера была гораздо страшнее той, что оставил он на холсте. Уронив отрешённый взгляд в ничто, коварно молчащее за мраком простецкой занавески, творец несмело прикоснулся к плечу влезшей в дом темноты.

«Закурить и выпить, пока не ушла ночь!» — мраком на мрак высыпались помыслы живописца, взором эпилептика, ухватившегося за ледяной браслет луны, серебром пылающий в замшевой парче небес. Любимица поэтов и ведьм плескала через окно таинственное, магическое зелье, синим шёлком выкрасившее разбросанную кожуру изломанных пачек, по чьим унылым надписям, голосящим, что курение вредит всеобщему здоровью, Евгений зашагал к столу. Воспламенив сигарету он вдохнул мускатные лоскуты дыма, как глотает целительное снадобье человек, ищущий покоя и забвения. Вздёрнутая на потолке лампа, тускло обнажавшая неухоженный гардероб комнаты, теперь, казалось, выплавляла свой мутный янтарь на него одного. — «Паршиво так, что сдохнуть не жалко…» — отзвенели потускнелые медяки мыслей и Евгений небрежно швырнул дымившийся бычок в помятую корзину ведра, уже переполненную обгорелыми останками сигарет. Не отыскав ни крупицы света в себе, Евгений вновь глянул в старинный дублон луны и вдруг подогнулся зарезанный невидимым толчком в грудь. Кашель пристал будто неотвратимое несчастье, словно неисчерпаемая печаль, до хрипоты раздирая нутро. Сложившись пополам и отплёвываясь художник подобрёл к магическому квадрату окна, где неряшливым, перепутанным сборищем торчали на деревянной подошве подоконника опустошённые бутылки, оттеняя бездонное естество полуночи с медным венком луны. Пленившись ею одинокий мастер налил в стакан милосердной водки, в омуте которой туманом стелилась вся безмерная грусть, делившая с ним бессонницу. Заглотнув целительное зелье, он отравлено стиснул зубы, зажмурился и не дожидаясь желанного облегчения, наполнил гранёную чашу вновь, опорожнив её так, будто до этого ничего не пил. Водка, мучительной горечью истины, обожгла сердце, дотла спалив безысходную тоску и кисть вновь забилась в руке живописца, разбрасывая и рассыпая по холсту козни, хитрости, лживые секреты тьмы, все оттенки и каверзные маски её. — Закончено… — прошептал художник, околдованный изображённой мглой и осушив последнюю рюмку, Евгений отбросил выцеженную бутылку, вырвавшись в обманчивые переплетения улицы, в коварные сети её. Всё пропало в безжизненном мраке написанного полотна, истлела засоренная мастерская, померк бесовский гривенник луны, исчезли страницы и строки улиц безвозвратно стёртого города.

Глава 3: Палата номер восемь

Отвратительная ржавчина лужами расползлась по бересте дряблой, крошащейся штукатурки. Безобразные, грязные стены смердели отбросами поломанных, пропащих судеб некогда коротавших здесь свой беспутный тюремный срок.

Январским вечером храним, под золотыми куполами,

Стою невидим невредим, храним мечтою но не вами,

Вы постоянно в стороне, как смерть близки и неподвластны,

Но тем не менее прекрасны, как сны о мире, на войне! — вдруг потрясла эти бандитские, привыкшие к жестокой злобе и отчаянной матершине стены, прекрасная непорочность стихов. Сверкая лиходейской, кровавой ссадиной на щеке, Евгений припал на одно колено перед облезлой, исцарапанной гнусными надписями скамьёй, на которой весьма благополучно ютилась очаровательная девушка, щедро торгующая той самой знаменательной продажной любовью.

Я понимаю что у вас, таких как я довольно много,

И не украсит ваших глаз моя нелёгкая дорога,

Но я ищу-ращу слова, вам посвящаю каждый вечер,

Как объяснивший небо кречет, как хлеб познавший жернова, — изрёк Евгений, почтительно взяв дамские пальчики в свою ладонь и слушательница, затаив на губах смущённую улыбку, застенчиво преклонила ресницы.

Когда вернётся рождество, звезда рассыплется на свечи,

И мы сольёмся в одного, и он возьмёт, и он ответит,

И поведёт нас под венец, у алтаря откроет тайну,

Что всё на свете не случайно и смерть для жизни не конец, — прочёл арестованный смутьян, нежно поцеловав женскую руку, и затем освободил её, поднявшись с колена с необъяснимой, чарующей улыбкой повесы.

— Ой, Женя, как здорово! Почитай ещё каких-нибудь стихов, пожалуйста, — восторженно запросила, околдованная поэзией, красавица, но хмурые шаги, зазвучавшие по ту сторону железной решётки, испортили её чудесную радость. Словно мрачные слуги тёмного божества из-за угрюмой изгороди коридора вышли правоохранительные фигуры полицейских работников.

— Вот, полюбуйтесь, товарищ капитан, опять этот злостный нарушитель, — произнёс бледный и худой как весло, младший лейтенант Синицын, длинным гвоздём указательного пальца осудительно тыча в сторону Евгения. Неисправимый преступник, прочно укоренившейся на стезе порока, тогда отрешённо опустился на истёртую спину лавки, всесторонне разглядев за порогом камеры, покрытую чёрной, поросячьей щетиной, скорбно-озабоченную физиономию школьного друга. — Прошлой ночью, пребывая в нетрезвом состоянии, гражданин Меньшиков, устроил драку, разбил рекламный стенд, тем самым переполошив целую улицу, — перечислил все ужасающие злодеяния разгульного художника юный страж порядка, крайне неодобрительно посматривая на беззаконного дебошира.

— Доброе утро, Женёк, — утомлённо произнёс Василий Свинин, отстранённо-сумрачным взглядом взирая на приятеля из-за прутьев решётки.

— Приветствую тебя, Вась, — поздоровался Евгений, тепло улыбнувшись офицеру.

— Ты успокоился? — вопросил тёртый блюститель порядка, слабонервно дёрнув глазом.

— Более чем, — отозвался разбойник, пасмурно отирая свою щетинящуюся небритость.

— Ты точно успокоился? — недоверчиво поинтересовался капитан, ещё опасаясь какой-нибудь нежданной и непоправимой беды. В ответ Меньшиков безоружно и кротко качнул взъерошенной головой и на упитанном лице Василия загорелся румянец блаженного успокоения. — Тогда выходи, — отдохновенно провещал Свинин, загремев засовами решётки и великодушно растворяя двери восьмой камеры.

— А я… — встрепенулась дама, взволнованно и с надеждой поправляя на себе легкомысленную курточку с заячьим воротником, призывно облегавшую голубой шёлк видного платья.

— А ты посиди пока, — буркнул капитан, строгим взглядом из-под козырька фуражки, усадив грешницу на положенное ей место.

— Жень, не забывай меня. Приезжай к нам, я тебя бесплатно приму, — крикнула тогда путана, влюблённо потрясая ладошками, распростёртыми к освобождённому сокамернику, так словно желая ласково обнять его на прощание.

— Непременно заеду, мадам, — обещал Евгений с порога послав распутнице незримую бабочку воздушного поцелуя. Ничуть не умилившись этим трогательным расставанием, черствосердечный офицер надёжно затворил дверь, без сожаления оставив девушку в печальном омуте одиночества.

— Прости, Вась, за беспокойство, — проронил Меньшиков, покаянно отирая склонённую шею.

— Ерунда, — махнул упитанной ладонью Свинин, всепрощающе поморщив короткий, похожий на еловую шишку нос. — Ты главное больше не хулигань, — попросил Василий с наивной верой в несбыточное чудо.

— Очень постараюсь, — побожился Евгений, чистыми, невинными глазами прощаясь с добрым и верным товарищем.

Глава 4: Выставка

Отражая на дымчатых боках смутные пятна прохожих, уныло жмурившиеся дома и неисцелимо увядавшее солнце, вальяжный «Мерседес» неспешно гарцевал по суетному городу, когда из кармана элитного пиджака, вдруг завальсировала нежная классическая симфония. Рассеянно оглянувшись на скромную пиццерию, гремевшую низменной попсой, Владимир скучающе взял мобильник.

— Господин Корсаров, если не ошибаюсь? — осторожно поинтересовался деликатный голос незнакомого человека.

— Слушаю вас… — проронил Владимир, мысленно пытаясь воссоздать облик незримого собеседника.

— Тесницкий вас беспокоит, в прошлую среду, помните ли, мы созванивались с вами? — вежливо произнёс торговец живописью, словно пытаясь извиниться за неожиданное вторжение своего звонка.

— Безусловно, Александр, вы тогда просили о встрече, — безгневно отозвался банкир, в чьей памяти хлопьями льдин всплывали фразы забытого разговора. — Так вот, именно сейчас тот редкий случай, когда я ничем не занят, и мы можем увидеться, — изрёк Владимир, чьё сорокалетнее лицо смутно отражалось в боковом стекле.

— Есть недурное местечко, весьма располагающее к нашему разговору, — отозвалось по ту сторону связи бесхитростно и в то же время скрытно.

— Где? — произнёс Корсаров, лениво отвернув взор с пыльной, сутулой «Девятки» хромоного исчезнувшей позади.

— В филармонии, — ответил Тесницкий и в обходительном голосе его шампанским заплескалось удовольствие.

— Музычку решили послушать? — утомлённо и насмешливо бросил Владимир, в чьих затянутых ноябрьской распутицей глазах лепились, росли и пропадали бледневшие очертания Пензы. Угасавшее солнце должно было скоро погибнуть, потому что с запада, пятиглавым страшилищем, накатывалась на него безбрежная туча.

— Живописью любуюсь, — возразил Александр, как утончённый знаток и поклонник искусств, всесторонне презирающий омерзительно-пошлый авангардизм.

— А я не ценитель, — отрезал Корсаров, скосив холодный мрамор глаз на блондинку наплевательски-разнузданно пристроившуюся к боку его автомобиля. — Но если вы так желаете, поглазеем на картинки, — неохотно согласился он, через зеркало взирая на пышный бюст девицы.

— Тогда до встречи, буду рад принять вас за своим столиком, — дружески изрёк Тесницкий, безвозвратно обрывая разговор и срываясь в пропасть слепого безмолвия.

Отороченные помпезным убранством коридоры, подмостки и сцены музыкального собора не впечатлили Владимира, его смутило вавилонское смешение разговоров красок и лиц многолюдья непристойно разбросанного всюду. Размалёванная светскими одеждами толпа праздно бродила по длинным залам, обсуждая грандиозный концерт Рахманинова, что вскоре должен был грянуть в этих стенах и прекрасную выставку пензенских художников. Мужчины безостановочно срывали с блистательных подносов шампанское, разносимое быстроногими официантами, женщины хвастались нарядами, щедро сорили бестолковыми словами и улыбками, а все вместе почтенные посетители филармонии ни черта не делали. За время, что бессмысленно теряли уважаемые любители симфоний, можно было оказать драгоценную помощь нуждающемуся, спасти чью-то жизнь и вообще, так сказать, совершить подвиг во благо всего человечества, но дурацкая болтовня, бесплатное шампанское и тупое шатание всех забавляло больше. Женщины к тому же умудрялись присутствовать в нескольких местах единовременно, потому запахами французских духов благоухали даже мраморные колонны и чертя твёрдую линию шага, Владимир в раздражении тёр нос, который бесцеремонно щекотали навязчивые ароматы.

— Я буду счастлива иметь эту картину. Она восхитительна и по цвету идеально подходит к нашей гостиной! — пропела стройная брюнетка своему коротковатому, но состоятельному спутнику. Оглянувшись на восхищённый цыплячий щебет, Корсаров стал очевидцем того, как белая обтягивающая майка соблазнительно оголяла кремовый холмик левого плеча хозяйки, а джинсовая, короткая юбка нахально раскрывала все прелести стройных ног. Бесспорно, красавица оценивала живопись исключительно по интерьеру своей гостиной, но погрешность эта, присущая многим дамам, ничуть не беспокоила её. Убедившись в этом, Владимир ступил на широкую, извивавшуюся террасу лестницы, крытую торжественным, красным ковром и мраморными ступенями уползавшую на второй этаж. Преодолев её, отуманенный бродячими мыслями банкир, едва не столкнулся в холе с пышной блондинкой. Окутанная синим коктейльным платьем, любительница искусств крепко удерживала за руку толстобрюхого сына, умиравшего среди классических полотен от скуки и очевидно мечтавшего сбежать в ресторан быстрого питания к обожаемой Пепси-Коле и гамбургерам.

— Мам, пошли отсюда! — низким голосом пробурчал толстяк, мрачно раздувая хомячьи щёки. Но родительница не уступила его настойчивой просьбе, подтащив детину к сочному винограду, что по воле художника тяжкими изумрудными каменьями привалился к рубиново-алым яблокам, лакомой горкой румянящимся на серебряном листе подноса.

— Что ты Костя? Разве можно уйти? Смотри какая прелесть, всё как живое, прямо хоть бери и ешь! — с восторженным блеском в пресыщенных глазах увещевала женщина, но сын ещё угрюмее насупил тёмные брови, сделавшись похожим на сердитый пирожок. Основательные материнские доводы, впрочем, совсем не обрадовали карапуза, ведь слопать он жаждал отнюдь не беспритязательные фрукты, а хрустящие, жирные котлеты!

— Мам, пошли отсюда! — ещё более удручённо прогудел малец, когда Владимир высмотрел своего телефонного собеседника, среди улья вышколенных официантов и каравана богатых столиков, заносчиво обряженных в атлас. Зрелый мужчина, в бежевом костюме от Пьетро Кардини, приукрашенным элегантной, вишнёвой бабочкой, тоже заметил Владимира. С приветливой улыбкой искусствовед поднял изящный фужер, по кромку захлебнувшийся, сияюще-белым, искристым жемчугом изысканного вина.

— Рад встрече, Александр Иванович, — благоприязненно произнёс Корсаров, подходя к столику и протянув крепкую ладонь.

— Взаимно, друг мой, взаимно, — отозвался известный в мире творчества собиратель живописи, дружественно пожав эту руку, и финансовый магнат присел на тёмное дерево элегантного стула. Полное, чуть румяное, лицо Александра Тесницкого с ямочкой на круглом подбородке, ярче подчеркнулось крупным носом и весёлыми, неопределённого цвета глазами. Запорошенные сединой волосы коллекционера, гладко зачёсанные к затылку и стянутые в тугой хвост, обманчиво выдавали его за художника. Эта незаурядная внешность, в очередной раз впечатлила Владимира, когда подоспевший официант поставил перед ним длинноногий бокал и выточенным жестом занеся над хрустальной кромкой дорогую бутылку, насытил кухонную утварь вином.

— Что-нибудь закажите? — почтительно осведомился молодой человек у новоявленного гостя.

— Нет, пожалуй, — невнимательно отказался Корсаров, из-за чего услужливый труженик сервировки исчез подобно добродетели и союзнически скрестив ресторанные кубки, господа выпили за добрую встречу.

— Я хотел говорить с вами о моём деле. Через неделю открывается моя картинная галерея… — отставив алкоголь и подпалив английскую трубку начал разговор Александр.

— Поздравляю, — загадочно и светло улыбнулся Владимир, поправляя бардовый галстук.

— Так вот в связи с этим мне и понадобятся ваши замечательные услуги, — сказал Тесницкий, коснувшись молочно-белой плотной салфетки и призагнув её сафьяновый край.

— Пятьсот долларов в месяц и у вас не возникнет никаких проблем, — назвал цену Владимир и брови Александра задумчиво всплыли над переносицей.

— Ну что же… Меня вполне устраивает, — изрёк торговец искусством, невзначай выронив узорчатую вилку и ударившись об пол, она пропела лиричный аккорд.

— Прошу извинить меня, — провещал Тесницкий и подобрав беглянку аккуратно обтёр её зубцы о салфетку.

— Стало быть, договорились? — уточнил Владимир, на чьём запястье заворковал романтический перелив золотых часов.

— Договорились, — ответил Александр улыбнувшись обнажённой красавице, чей стан облекала ночная дымка на средневековом ложе картины.

— В таком случае выпьем за это, — подхватил Владимир, наполнив заскучавшие бокалы.

— Да, да! — радостно вымолвил коллекционер и чокнувшись фужерами компаньоны осушили вино.

— И что особенного в этой мазне? — озадачился миллионер, пренебрежительно оглядев кичливо-разряженные образы гулящей толпы, стрекозами вьющейся у полотен.

— Живопись божественна, если только это настоящая живопись, или вы, может быть, поклонник Малевича? — с восторженно-озорной усмешкой поинтересовался Александр и по непроницаемому лицу Владимира проползла такая мрачность, что торговец рассмеялся.

— Я не люблю живописи, а таких сумасшедших идиотов как Малевич, вообще за людей не считаю, — с презрением и отвращением изрёк Корсаров, скосив глаза к окну витражами стёкол тянущемуся к выбеленной макушке потолка.

— Не зарекайтесь, драгоценный друг, истинное искусство пленяет всех и даже вы, при желании, могли бы отыскать здесь картину по душе, — с лисьей хитростью в обходительной улыбке возвестил любитель прекрасного, степенно смакуя напиток.

— Маловероятно! — наплевательски отмахнулся Корсаров, холодно отстранив от себя вино.

— Ну, что же, не буду настаивать… — произнёс Александр и поправив кокетливую бабочку, поднялся. — Это была приятная встреча, жаль, что она не может продлиться дольше, — сказал он, вытащив дымящую трубку из уст и пожав Владимиру ладонь.

— Да, дела требуют к себе внимания, — ответил банкир, дружественно приняв рукопожатие и рассеяв галантные слова прощания, Тесницкий ушёл, бросив на стол цветные бумажки денег за обед и спиртное. Одиночество, скучавшее у соседнего, пустого столика тотчас подсело к Владимиру, улыбнувшись ему своей вязкой, холодной, тёмной ухмылкой. Печаль отравила мужчину, и он мрачно высыпал остатки белого нектара в свой фужер, угрюмо всматриваясь в счастливые лица галереи. Изысканный бокал утешающе коснулся губ, напоив всезнающим вином, в сладкой горечи которого, Владимир ощутил нестерпимое желание немного пройтись. Подчинясь завораживающему и неотразимому, как маниакальное помешательство, влечению Корсаров зашагал по холлу искоса рассматривая классическую череду портретов, пейзажей и натюрмортов. Но прекрасные королевы, русалки, богини, нимфы и пажи не волновали его, все они представлялись Владимиру скучными, как прошлогодние, обветшалые открытки.

«Всё, хватит, ухожу…» — раздражённо объявил себе замученный светской швалью толстосум, заблудившись где-то в задворках галереи, где почти что не висело картин. С изжогой досады, он злобно развернулся, чтобы скорее уйти, вдруг провалившись в мёртвое, сожжённое погребальной тьмой небо и всё прочее облетело с Владимира тлелой шелухой. Словно заколотый жутким, разбойничьим ножом он оцепенел, и живописная тьма надломила в нём душу, отобрав свободу как хрупкую игрушку. Будто свирепый монстр она схватила мужчину и как в гиблое болото, он провалился в чёрную смесь скорби, сумрака и теней, чудовищами кишащих в омуте холста. Похищенный этой неописуемой мглой, Корсаров очутился где-то вне мироздания беспомощен и беззащитен.

— Интересуетесь? — внезапно поинтересовался некто из-за плеча глумящейся тьмы. Тогда Владимир обернулся, так, словно позади него, на виселице легонько качался повешенный труп и оледенелый взгляд банкира скрестился с таинственными, как сама луна, глазами незнакомца.

— Кто написал это? — вопросил Корсаров, сутуло собирая воедино разбитое самообладание.

— Я, — ответил неизвестный, разгильдяйски заложив в рот импортный стержень сигареты и тогда Владимир пристальнее всмотрелся в него. Светлые иглы коротких взъерошенных волос хулигански торчали репейником, трёхдневная щетина избороздила худые щёки и гнутая черта упрямых, лукавящих губ производило впечатление прерасшабашное. А ещё, светлая рубаха с засученными по локоть рукавами, полинялые, истёртые джинсы, запах табака и сурового алкоголя крепко примешивавшиеся к незнакомцу превращали его в существо необыкновенное.

— Очень впечатляет, — проронил банкир, взирая на художника, будто на нечто необъяснимое и немыслимое. — Владимир Корсаров, — наконец сухо представился миллионер, смотря в помятое водкой лицо оригинала.

— Меньшиков Евгений, — загадочно проговорил тот, выдохнув вязкие клубы дыма, что неуловимым мгновеньем сложились в очертания древних орнаментов.

— А как называется ваше творение? — завороженно поинтересовался Владимир, в чьих глазах сновали и веяли призраки извивавшейся тьмы.

— Солнца нет, — изрёк Евгений и миллионер одобрительно покачал головой.

— Я думаю это лучшая работа во всей выставке, — сказал он, гладью спины ощущая, как с траурного холста тьма незримо тянет к нему свои чёрные щупальца.

— И я того же мнения, — произнёс Евгений, вдыхая коварный дым табака.

— Послушайте, я хочу купить её. Сколько вы хотите за погибшее солнце? — вопросил Владимир ощущая злобно-радостное дыхание темноты за собой.

— Она не продаётся, — строптиво бросил Меньшиков и уголки его красивых губ стыло опустились. Услышав совершенно неожидаемый отказ, финансовый исполин поперхнулся тяжким комком оторопи.

— Не продаётся?! Вы шутите? — преломляя губы в циничной кривизне проронил банкир.

— Пошутить я люблю в полиции, когда в обезьяннике ночую, — назидательно отрезал Меньшиков отвернувшись от Владимира и зашагав прочь.

— Постойте! — почти испуганно окликнул его Корсаров, едва удержав руку, потянувшуюся к плечу художника. — Я даю вам тысячу долларов! — бросил он диктаторским, могущественным тоном, ожидая безропотного подчинения.

— Не стоит, — наплевательски просто отмахнулся мятежник, в полупрофиль обернувшись к смятенному толстосуму.

— Тогда две тысячи! — упрямо и властно швырнул Корсаров, остановив бунтаря на полушаге.

— Заманчиво, — проронил Евгений, изощрённой иронией выказав своё презрение к предложенным деньгам.

— Цену набиваете? — проницательно и злобно догадался Владимир. — Пять! — бросил он, стиснув зубы, словно волк, готовый вцепиться своей жертве в загривок.

— Хорошая цена, аж печень заволновалась, — скупо усмехнулся Меньшиков, взирая на огорошенного покупателя. — Не утруждайтесь. Мне не нужны ваши деньги, я дарю вам картину, — изрёк Евгений в лабиринтах серых глаз, скрывая искорки заплясавших сатиров и Владимир, которому ничто и никогда практически не доставалось даром в изумлении хлопнул ресницами, даже позабыв о дурманящей тьме. Потрясённый, он смотрел, теперь, на Евгения, будто на эльфа или другое сказочное создание, нежданно возникшее перед ним.

— Вы серьёзно? — недоверчиво пробормотал Владимир, ещё опасаясь быть обманутым.

— Ну я же не в обезьяннике, — со всей основательностью указал Евгений на бесспорный этот факт, затушив тлеющий окурок и закинув его в сигаретную пачку.

— Не ожидал… Спасибо, — сухо поблагодарил Корсаров, потупливая растерянный и крошащийся взгляд. — А есть у вас ещё картины на подобную тематику? Я, кажется, стал вашим большим поклонником, — неприкаянно произнёс он, оправляя брильянтовые запонки на белоснежном рукаве элитной рубашки.

— Таких больше нет, есть другие, — сказал Меньшиков, закурив новую сигарету.

— В таком случае вот… возьмите, — промолвил Корсаров, по-королевски щедро передав атласную карту своей визитки. — Надумаете показать, звоните, — изрёк он, рукопожатием изловив ладонь художника и потирая заросший щетиной подбородок, Евгений всмотрелся в нехитрые письмена телефонного номера. Единение рук распалось, исчезла и болтливая толпа зрителей, где-то далеко растаял торжественный лоск и бесчисленные колонны филармонии, осталась только непроглядная тьма, что клубилась на заднем сиденье шикарного «Мерседеса». Вздымаясь из тёмных бездн сумрака кромешная темень по-змеиному, коварно улыбалась Владимиру и чёрные клочья её теней объяли своего пленника.

Огромная туча затмила траурным саваном ясное небо и с чёрного пепла её заморосил горестный дождь. Белоснежный лист солнца пропал, словно пролили на него чёрную тушь.

Глава 5: Дрянь

Солнце золотой пудрой высыпалось на бархатистую подушку, и крепко спавшая звезда модных журналов всхрапнула, словно горластый, проспиртованный алкаш. Однако, не устрашившись звериного рёва, серебристые лучи рассвета вползли на иссушенное диетами лицо спящей, и девушка брезгливо поморщилась, будто некто докучливый упрашивал её помочь немощной бабушке донести тяжёлые сумки.

— Деньги, деньги, деньги… — радостно и вожделенно пробормотала принцесса глянцев, ещё купаясь в сказочных поднебесьях сна.

— Деньги уходят! — сообщил вдруг добрый, но каверзный голос и вскрикнув, девица проснулась, испуганным кроликом заметавшись в постели.

— Доброе утро, милая, — с очаровательной и дьявольской улыбкой, поприветствовал её Меньшиков, заглядывая в искромсанные паническим безумием глаза любовницы.

— Мне приснился кошмарный кошмар… — испуганно, но уже с облегчением пробормотала королева подиумов, прижимая одеяло к плоской груди.

— Это кошмарно, — согласился с ней Меньшиков, довольный своей хулиганской выходкой, когда мучительные клещи ужаса отпустили высокочувствительную фотомодель. Восстав с постели марионетка лощёных журналов накинула зелёный, шёлковый халатик, сонливой поступью отправившись в ванную.

— Женя, а когда ты обо мне напишешь, ты гадкий, лживый лжец? — сквозь нежный шелест осыпающейся воды пробренчал её обидчивый голос.

— Да мне бы только алфавит вспомнить! — героически отозвался Евгений, лениво подбредая к ноутбуку и под гламурной фотографией дивы, он бойко набрал два предложения. — Начало уже готово, — торжествующе возвестил Меньшиков, снова брякнувшись в кровать.

— Сейчас проверю! — откликнулась содержанка, явившись из душа обнажённой и трепля пуховым полотенцем шоколадно-тёмные волосы.

— «Фантастическая звезда озарила наш провинциальный город. Великолепные снимки Ксении Курицыной, будто созданы для полотна Рафаэля!» — с трудом прочитала красавица в виртуальном неводе ноутбука. — Женя, а Рафаэль это кто? — удивлённо встряхнув наклеенными ресничками, вопросила Ксения.

— Да фотограф один, в заводском районе жил, на Леонова, у мойки, — невозмутимо ответил Меньшиков, наслаждаясь своим коварством и сверхъестественной тупостью фаворитки.

— А ты меня с ним познакомишь? — жадно поинтересовалась она, от нетерпения закусив силиконовые губы, раздутые до величины оладьев.

— Не могу, — отрезал шутник, бессмысленно глазея на люстру.

— А почему-у-у-у? — расстроено осведомилась гламурная бездельница, растягивая лицо, с рожденья жившее без бремени интеллекта.

— Он умер не так давно, — отпихнулся Евгений, набожно перекрестившись. Тогда задумчиво хлопнув отупелыми глазками, Ксюша понимающе протянула: — А-а-а-а…

— Ты не переживай, я тебя с Микеланджело познакомлю, он не хуже этого, — утешил красотку художник, пряча каверзную улыбку в потолок.

— Микеланджело… С Кавказа что ли? — догадалась звезда подиумов, глубокомысленно почесав затылок.

— Да, с чеченских степей Забайкалья. Вобщем он тоже классные снимки делает, — промолвил Меньшиков, гадая до каких пределов способна дойти умственная отсталость его модельной пассии и всеми силами стараясь не раскашляться смехом.

— Ах, котёнок, я так люблю тебя! — восторженно промурлыкала обрадованная фотомодель, заключив в объятья и страстно поцеловав избранника. Фальшивый, как силиконовое нутро лгуньи, поцелуй оборвался и Евгений хлопнул Ксюшу по аппетитному заду, который безусловно перевешивал её девственно чистый мозг.

— Очень жаль, цыплёночек, но придётся сейчас разбежаться, — будто бы с сожалением произнёс Меньшиков, заметя как унылая смута исказила гладкий лоб подиумной куклы.

— Почему-у-у-у? — огорчённо скуксила блины напомаженных губ мадам Ксения.

— Потому что колонка о моей высокоинтеллектуальной принцессе сама собой низачто не напишется! — ласково указал Евгений, всё твёрже убеждаясь, в той неоспоримой истине, что у милой Ксюши интеллект страуса. — Давай-ка прощаться, а завтра я отдам тебе статью и едем к Микеланджело на социви! — жизнеутверждающе сказал насмешник, подталкивая подиумную гусеницу к дверям.

— Жень, а социви это что? — вопросила девица, титанически напрягая не отягощённый знаниями рассудок.

— Социви это чахакбилли, родная, а чахакбилли это шашлыки, — догматически просветил фото-дуру Меньшиков, помогая ей одеваться.

— А-а-а-а-а… — понимающе протянула Курицына, будто открыла сокровенную тайну возникновения вселенной. — Шашлыки это хорошо для меня, — философски заметила она, поправляя причёску.

— Это хорошо, — согласно отмолвился Евгений, лирически накинув на дамское плечо безвкусную глянцевую сумочку.

— Напиши обо мне сногзашибательную статью, милый. Ты со мной, типа, прославишься! — в своей неподражаемой манере жеманно попросила Ксюша, страстно обняв мужские ладони.

— Не волнуйся, солнышко, эта статья уложит в гроб всех твоих соперниц! — заверил Меньшиков, поцеловав Ксению, чьё не измученное интеллектом личико воспламенила бурная радость.

— Ну пока, дорогой! — восторженно пропела дармоедка, грациозно помахав наманикюренными пальчиками.

— Всего хорошего, любовь моя, — сказал Евгений, обращаясь не то к звезде подиума, не то к её пятой точке, которую он проворно шлёпнул, пока ещё не успела она исчезнуть в сужающимся дверном проёме. Таким образом, избавившись от красотки, художник забрёл в гостиную на чьи скатерти из мусоросборника телевизора туалетным юмором вылезла отстойная комедия о смене тел и Евгений торопливо потушил мочащийся тупой гнилью экран. Прокляв гнусное уродство, он прошёл на кухню и белое молоко тягучим, причудливым узором перемешалось с тёмной нугой крепкого кофе, чей ароматный дымок переплёлся с восхитительной музыкой и каким-то завораживающим голосом в аккордах которого отображалась вся Россия, до последней её берёзки: «Контрреволюция наехав на нас, довела до больницы, вырос живот. Рокенролл — стёрт, я, учусь играть джаз, но меня рвёт — полный рот нот…»

За белой изгородью изящного стола, Евгений вдыхал в себя поэзию излюбленной дождливой песни, запивая её ноты сладким кофе.

«Что ж, теперь не грех и родную редакцию навестить!», — припомнил Евгений, когда последние слова и аккорды «Контрреволюции» отзвенели над ним, неслышно растаяв на дне опустевшего бокала. Набросив на плечи бежевую ветровку и подцепив компактную журналистскую сумку, Меньшиков собрался безвозвратно уйти.

— Ах да, чуть не забыл… — спохватился художник, когда взгляд его упал в раскрытый экран ноутбука. Поскребя мизинцем ушную раковину, Евгений стёр медоточивые строки похвал, посвящённые своей неотразимой любовнице, набрав тройку других предложений:

«Ксения Курицына истинная звезда своего времени — тупая, алчная, капризная, наглая особа, не обременённая морально-этическими качествами. Ничтожная пустышка, находящая себя исключительной и презирающая всех кто не носит элитных шмоток и прочего дорогостоящего дерьма. Вобщем прелестная Ксюша самая обычная дрянь, за бабло и фотки в журналах, готовая расчленить конкуренток, пропустить кровавые куски через мясорубку, навертеть из них фарш и жрать его сырым, голыми руками. Ксюша истинная героиня наших дней…»

— Правда дороже славы! — проронил Меньшиков, беспощадно отсылая всё сказанное в безбрежную степь интернета и осиротело закурив, он вышел из своего уютного дома, угодив на белую поляну цветущего яблочного сада. Будто оживший из пропетых стихов, дождь печальной осенней мелодией застучал по плечам художника, благоухающим листьям яблонь и бардовой спине двухместного спортивного «Мерседеса».

— Привет, народ! В эфире «Мост радио», с вами, как всегда, ваш позитивный ведущий Арсений, и я говорю вам друзья — жизнь прекрасна! — со скотским ликованием воскликнуло автомобильное радио, так словно бы все обездоленные, сломленные и несчастные люди разом умерли, никого более не смущая своим неудобным существованием. — И я мечтаю дорогие друзья, чтобы вы, чем бы не были заняты в эту минуту, прямо сейчас позвонили мне и рассказали, что такое, по-вашему жизнь и как вы её любите! — с поросячьим восторгом проквакал бодрый ведущий, назвав номер служебного телефона и звонок немедленно раздался в эфире. — А у нас звоночек, дорогие, друзья! — восхищённо, как свинья, которой бросили целое корыто жратвы, прокричал Арсений. — Алё, здравствуйте! Итак, скажите нам, пожалуйста, что же такое жизнь? — торжественно попросил он, расплывшись в той же свинской улыбке.

— Жизнь — скверное дерьмо, отвратное, гнусное и вонючее, такое же, как вся твоя передача, Арсений, — безмятежно изрёк прокуренный голос Меньшикова и в студии настала изумлённая тишина. — А, теперь, позволь я объясню тебе почему это так… Ты не против, Арсений? — вежливо отозвалась в этом гробовом безмолвии просьба Евгения, но связь мгновенно и умышленно оборвалась. — Всё-таки, ты против, сукин ублюдок… — сумрачно догадался выброшенный из эфира смутьян, отбросив бесполезный мобильник на сиденье.

— Э-э-э… Дорогие радиослушатели дабы такие депрессивные мысли никогда не посещали нас, возьму на себя смелость поставить позитивную песенку чтобы все знали что у нас, в нашей великой стране, жить хорошо! — с мерзкой слащавостью пролепетал Арсений, всей доступной ему тошнотворной благостью пытаясь затоптать честные и потому страшные слова мятежника. — Прошу прощенья, уважаемые друзья! Безумно жаль, но случается, звонят нам такие вот ненормальные и ничего, к сожалению, поделать с этим нельзя, — потея словно двухсоткилограммовый хряк, проболаболил дешёвый скоморох, торопливо поставив незатейливую попсовую песенку очередной безликой певички, вытолкнутой на эстраду кошельком богатого спонсора и Меньшиков с отвращением вырубил своё радио.

— Ну ты гнида! — презрительно и хмуро бросил Евгений, смотря на заплаканную дорогу и солнце провалившись за тёмную бересту туч, рассталось с ним.

Глава 6: Ночные ужасы

Подворья, шкафчики, и залы именитого журнала «Модный Кот» переполнялись чудесной творческой суматохой, улыбаясь Евгению как хорошему, давно любимому другу.

— Здорово Женёк! — радостно воскликнул упитанный Иннокентий, выскочив к приятелю с дымящейся чашкой кофе в руке.

— Новый галстук? Шикарно, — похвалил Евгений, краем глаза выхватив золотистый, расчерченный в тонкую красную полоску, предмет мужского гардероба.

— На распродаже оторвал, чуть не подрался! — с гордостью выпячивая грудь, похвалился доблестный координатор печати.

— С тебя обмывка, — назидательно обронил Меньшиков, семенящему позади щёголю.

— О чём речь, дружище? Зайди ко мне вечерком, — радостно воскликнул Пятнашкин, с удовольствием прихлебнув кофе и Евгений кинул ему из-за плеча утвердительный жест.

— О привет! — вывернувшись из приёмной, с улыбкой бросил Меньшикову высоченный и худой дизайнер обложек Валерий. Дружественно шлёпнув по его вытянутой ладони своей, художник окунулся в джунглевую плантацию офисов.

— Всех приветствую, — отсалютовал Евгений трудящимся собратьям, и они радостным возгласом пожелали ему доброго дня.

— Э-э-э… Женёк! Дай, пожалуйста, косарь до получки… — попросил молодой фотограф, взлохмаченной головой высунувшись из общей сумятицы и Меньшиков без колебаний вручил ему тысячерублёвую бумажку.

— Великое данке, Женёк! — возгласил Слава и смахнув банкноту, занырнул обратно в толчею коллег.

— Марья Филипповна, вы сегодня особенно очаровательны, — провещал Евгений склонённой к полу уборщице и шваркающая шваброй пожилая женщина, обернулась к нему розовощёкой полнотой лица.

— Ой, Женя, давно я тебя не видела… — сияя радушностью промолвила она, шестом швабры поправляя на виске бежевую косынку.

— Марья Филипповна, работа — это такое место, куда часто лучше не заглядывать! — деловито отмолвился Меньшиков, под раскатистый смех поломойщицы скрываясь в бумажных апартаментах корректора. Завалившись ворохом этих самых бумаг красавица Вера вносила неотложные поправки к готовой статье. С проворством фокусника, Евгений окинул девушку любопытным, штудирующим взором обнаружив, что золотистые волосы её, обычно стянутые в тугой хвост, сегодня отчего-то распущены и волнами опадают на стильный, серый свитер с широким, грузным воротом, провокационно обнажавшим нежную шею и холмик левого плеча. Оценив не посредственную наружность модницы, Евгений пришёл к выводу, что сменив причёску Вера стала ещё более очаровательна, когда бирюзовые глаза её оторвались от черновиков и взглянули на него фейерверком восхищения, радости и обожания.

— Женя, тебя Юрьевна просит! — торопливо воскликнула девушка, при виде художника засветившись каким-то таинственным и неизъяснимым огнём.

— Да ладно! Чего я там не видел? — с изящной гаммой иронии и подчёркнуто небрежно отозвался Евгений, прытким взором изведав, что ножки красавицы облегают молочного цвета ботфорты.

— Жень, ну ты что? Иди! Там срочное что-то, — встревожено и смущённо сообщила Вера, влюблёно смотря на безрассудного гуляку.

— Пойду, но не по той несущественной причине, что мне платят за это неплохую зарплату, а только, лишь, потому, что ты Верочка просила меня об этом!!! — рыцарски возвестил Евгений, высмотрев под столом привлекательный кусочек бедра, что открывался взору между краешком подола свитера-платья и белоствольным козырьком замшевых ботфортов, закрывавшим девичью коленку.

— Иди-и-и… — смеясь, проронила красавица и Меньшиков направился к двери, нечаянно столкнувшись с тощим, холерного вида субъектиком, в костлявой руке которого болтался стакан кефира. Обезжиренный, кисломолочный продукт сразу же вывалился на до омерзения тщательно выглаженный пиджачок, расползшись ленивой, жирной лужей.

— Прости, Грибов, ненароком вышло! — неунывающе извинился Евгений, когда уксусная желчь обезобразила высокомерную физиономию младшего менеджера по рекламе.

— Смотреть нужно куда идёте! — злобно прошипел он, отирая молочную кашу до тошноты опрятной салфеткой носового платка.

— Спасибо за напоминание, обзаведусь предупредительным попугаем, очками или подзорной трубой! — торжественно обещал Меньшиков и дружественно шлёпнув ехидника по хлипкой вешалке плеча, умчался в буйные заросли второго этажа.

— Что смешного? — ядовито проскрежетал менеджер среднего звена смеющейся в тетрадь журнала Вере, и не дожидаясь отклика, выполз гадюкой прочь.

— Привет дружище! — между тем радостно бросил Евгений картонной голове дымчатого кота что важничал глянцевым, величавым цилиндром и алой бабочкой. Модный кот, журнальным гербом красовавшийся над дверью главного редактора, по обыкновению ответил Меньшикову, полной достоинства, английской улыбкой и живописец без стука зашёл в приёмную. С изысканной неаккуратностью оттолкнув дверь каблуком ботинка, он блуждающей ухмылкой разгильдяя, на небритом лице, притупил загадочную улыбку блистательной Джоконды, что великолепно украшала директорский кабинет.

— Здрасти! — очень вежливо и вместе с тем безалаберно, произнёс Евгений, старательно, но совершенно напрасно, приглаживая взъерошенные иглы своих волос. Миловидная, сорока лет брюнетка, которую не портила сопутствующая ей полнота, приподняла дужку стильных, персиковых очков, наведя на неблаговидного своего работника пристальный, изучающий взгляд.

— Здравствуй, Женя. А ты по-прежнему хорош, даже побриться не удосужился! — не злобно укорила директриса художника, потупившего луны глаз, словно провинившийся хулиган. — Но таким ты мне и нравишься, — благосклонно сказала она, выказав осторожную улыбку.

— Вызывали, Наталья Юрьевна? — смущённо поинтересовался Меньшиков, неуклюже потерев затылок.

— Да, дорогой, проходи, садись, — пригласила дама, мимолётным жестом указав на стул перед собою.

— У вас как у прокурора, всё по-простому, — не пряча лукавой улыбки, произнёс художник, усаживаясь, напротив.

— Ха-ха, шутник… — хмыкнула королева, отложив перьевую ручку. — Так вот Женя, шутки в сторону, у меня для тебя большое, серьёзное задание, — возвестила она, озабоченно переплетя пухлые пальцы.

— Снова туалеты расчищать прикажите, как тогда, в прошлом месяце?.. — не удержавшись осведомился Меньшиков и Наталья Юрьевна против своей воли залилась смехом.

— Для этого у меня есть другие люди… — запинаясь, проговорила дама, стянув с лица очки.

— Постойте… Неужели Грибова повысили? Неужели сбылась его коварная, давняя мечта и обошёл он меня, Наталья Юрьевна? — померкшим голосом полюбопытствовал остряк, мастерски разыгрывая великое удивление.

— Замолчи негодник, замолчи, болтун, я умоляю… — напрасно пытаясь не смеяться, запросила женщина, свободной от персиковых очков рукою отмахиваясь от Евгения.

— Как пожелаете, Наталья Юрьевна, помолчу, ведь, когда начальство просит молчать — лучше молчать! Оно как-то спокойнее, — мудро рассудил повеса, покорно кивнув головой.

— Итак, у меня к тебе большое, важное задание… не туалеты… — утирая налипшие к глазам слёзы, пробормотала директорша. — Вчера за городом, в канаве, полиция нашла изуродованный труп Мамы Эллочки — весьма известной определённым кругам сутенёрши. Мне нужна подробнейшая статья по этому поводу, — хозяйственно сказала женщина, вернув модные очки обаятельным васильковым глазам. — Давай, друг, срочно займись расследованием и хорошенько всё разузнай об этой особе, её убийстве ну и заодно о жрицах любви, — наказала владычица, оправляя воротник своего представительного бардового костюма.

— Наталья Юрьевна, уж лучше туалеты! — в смятении запротестовал Евгений, мученически сложив руки на груди. — Сутенёрши, потаскухи, их убийства, это уже настолько всё измочалено, что даже одна мысль об этом, способна усыпить, хоть самого Грибова, известного всем зануду! — пожаловался вольнодумец, безжизненно опрокинувшись на спинку стула.

— Согласна, — кивнула взыскательная правительница, деловито накренив очки. — А ты напиши по-своему, интереснее, так, чтобы все ахнули. Ты же у меня самый талантливый! — похвалила она, не скрывая собственного восхищения, и Меньшиков обречённо поднял перед собой руки.

— Сдаюсь… — выронил он и, поднявшись со стула, вышел из уютного кабинета провожаемый благорасположенным взором начальницы и непостижимой улыбкой Джоконды.

Удушая и ужасая, опутанный тяжким сумраком коридор, полз нескончаемой, страшной пещерой и в сером тлении запылённых ламп, похожий на пингвина, безнадёжно лысеющий человечек, жалобно трепыхался в крепких руках, жестоко волокущих его куда-то. Тащить за собой увесистого Эдуарда Семёновича Моню было утомительно, и чтобы как-то развлечься двое здоровенных громил швыряли своего пленника будто прохудившийся, просящий каши расхлябанным ртом, башмак, отчего мрачные внутренности коридора переворачивались и кувыркались в перепуганных его глазах.

— Чего-то он плохо идёт, — проговорил здоровяк, на жёстком лице которого мгла обрисовала острый подбородок, ноздрястый, приплющенный нос, и насыщенные радостным блеском глаза.

— Так давай поможем! — воодушевлённо предложил, другой, что щеголял утиным носом, крупными скулами и густыми бровями. Раздумье было не долгим, распухший от блинов с икрой и любимого шампанского, несчастный торговец отлетел к стене, размазавшись по ней куском простокваши, и друзья самоотрешённо принялись дубасить его ногами.

— Вперёд, тварь! — вскрикнул пышнобровый исполин, свернувшемуся калачом пленнику.

— Бегом! — гаркнул старательный напарник амбала, отвесив скулящей жертве ободряющий пинок по рёбрам. Тогда, превозмогая адскую боль и цепляясь за стену, милейший Эдуард Семёнович тяжко вскарабкался на ноги, энергично поплётшись в начинённый зловещими тенями, кладбищенский сумрак. Обезумевшие глаза мученика поминутно ударялись о жуткие прутья решёток, за чьими оковами жались к мраку стен люди или призраки.

«Где я? Кто они? Что с ними? Они там живы или уже нет?» — вскачь пронеслись шальные мысли в полыхающей голове торговца, но оголтелый бег их перебил раздирающий душу скрежет растворяемой клетки.

— Здорово, мужики! Вы в компании, — прогремели басовитые слова поодаль и подавившись ужасом, горемычный Эдуард Семёнович, узрел перед собой гиганта, необъятного, лысого, рассекавшего погребальную мглу пышными, рыжими усами.

— Добрый вечер, Микола! Вот тебе свеженький квартиросъёмщик, — усмехнулся широкими скулами глумливый проводник, свирепо толкнув пленника и тот, врезавшись в каменную грудь великана, свалился ему под ноги. В тот же миг, исполинская ручища без усилий вздёрнула гражданина Моню за шкирку едва ли не к самому потолку.

— Г-господа… что з-здесь происходит? Д-давайте поговорим, господа… Я уверен, это какая-то ошибка… — попробовал наладить дружественный контакт дипломатичный торговец, но могучий удар в челюсть поразил его и мертвенный свет ламп погас.

Тьма, рассыпавшая багровую золу своих туманов омрачила небо. Через облитое угасающим солнцем автомобильное стекло, Евгений пасмурно всматривался в переплетающиеся реки сумерек, немо высказывая свою досаду загоревшейся над Сурским мостом луне.

«Напиши по-своему, интереснее, чтоб все ахнули… Попробуй-ка напиши, легче некрологи писать, чем пытаться состряпать увлекательную статью о шлюхах!» — хмурыми многоточиями расклеились мысли художника, а тёмные краски сгущались, обращая всё вокруг в неведомое и чарующее иносказание. Словно убегая от смуты, Евгений набавлял скорость и за стеклом торопливее мчались, срываясь во тьму, разрозненные обрывки аллей, магазинов, домов, бесследно уносившихся с дымом зажатой меж пальцев сигареты. Заболев от непрошенных, грустных помыслов, Меньшиков узрел прикрывшиеся отребьями мрака отмели пустыря и блудливые юбки распутных девок. — «Нормальные люди едут к проституткам за сексом, а я за интервью!» — ничуть не удивясь этой странности, подумал огорчённый репортёр, стряхивая за окно лохмотья пепла и присматриваясь к увлекательным барышням. Размышляя о подлостях коварной любви, к асфальтовой подошве трассы пристало пятеро красоток, притормозив возле которых Евгений обнаружил, что все они одинаково не обстоятельно одеты. Дежурили путаны бойко, можно сказать, по-стахановски разудало, поигрывая донельзя обнажёнными бёдрами и щеголяя голыми животами, сверкавшими из под узеньких топов. В битве за потребителя, никто не желал остаться в стороне, поэтому, едва только Мерседес притормозил, как вся бравая стайка распутниц наперегонки рванулась к раскрывшейся дверце.

— Интересуетесь? — томно вопросила брюнетка, склонившись к Евгению и тот едва не проглотил сигарету, глазами столкнувшись с её пышным бюстом.

— Ага, — отозвался журналист, отбрасывая тлеющий окурок. — Девки, а есть у вас кривая, чуть глуховатая, на костылях и желательно, чтоб с дефектом речи, с волчьей пастью, к примеру? — разудало осведомился Меньшиков и шлюхи огорошено переглядываясь, попятились от машины.

— Шутник или извращенец?.. — послышались обрывки пугливых шёпотков, и довольная ухмылка заиграла на небритом лице художника.

— Э-э-э… конечно, ваше желание первостепенно, но таких у нас нет. Будете кого-нибудь выбирать? — растерянно пробормотала брюнетка, отведя грудь подальше.

— Огорчили вы меня, красавицы. Выходит, опять не встретил я девушку своей мечты, — разочарованно произнёс Меньшиков и проститутки облегчённо вздохнули, несомненно догадавшись, что отморозок стебается. — Ну, давайте, что есть, — меж тем снисходительно провещал Евгений. Тем временем избирательно-коварный взгляд Меньшикова придирчиво зазмеился по грешницам и каждую кого он коснулся, обдал холодный ветерок неодобрения.

— Мне вон ту, — решительно указал Евгений на рыжую, лет двадцати пяти, красотку. — И на всю ночь! — восторженно прибавил Меньшиков. — Поехали! — весело объявил он, распахивая восторженные небеса своих объятий, и девушка обречённо сомкнула веки.

— Ладно едем, постараюсь вас не разочаровать… — промолвила блудница, потянувшись к бардовой дверце автомобиля.

Прижавшись к сутулой, деревянной изгороди, затушёванного тьмой, беспризорного забора, Мерседес устало погасил фары. Тишина опоясала автомобиль, и лишь бродячая луна осыпала синим, магическим зельем сбежавшую ото всех, одинокую пару.

— Ну, здравствуй, Аня! — обратился Евгений к некогда бывшей соседки.

— Здравствуй. Жека! Я тебя тоже сразу узнала, — проговорила она.

— Как же ты оказалась на трассе? — вопросил он, только сейчас приметив, что ногти его незаурядной собеседницы выкрашены в различные цвета — розовый, синий, лимоновый, сиреневый, белый, а мизинцы словно бы заливала акварель морских волн.

— Это долгая история, — отмолвилась девушка, опустив веки, накрашенные алыми тенями.

— А у меня времени позарез, — беспечно улыбнулся Меньшиков, подцепив из бардачка сигаретную пачку.

— Смеёшься?! Хорошо, слушай… — согласилась Аня, не принимая предложенного курева. — В двух словах: у меня больные, престарелые родители, которым нужны дорогие лекарства и постоянный уход. Есть маленькая дочь, о которой не кому позаботиться кроме меня, — объяснила рыжая Венера, поднеся руку ко лбу так, как делает это очень уставший человек. — Нужно как-то жить, в общем, вот и всё, — вздохнула Аня, стараясь не смотреть на Евгения, а смотря на цыганский обруч луны, осязая как печаль колючей проволокой обвивает её сердце.

— Бывает девушкам улыбается удача и среди клиентов они находят заботливых мужей, — сочувственно произнёс художник, сбрасывая отгоревший пепел за окно.

— У меня нет удачи, — холодно и горько отрезала красавица, с чёрствостью тоски на лице.

— Соболезную, Аня. Жалко, что судьба — вот так с тобой… — сумрачно вздохнул Евгений, вышвыривая сгоревшую сигарету и вытягивая из пачки новую. — Жизнь у ночных девчонок не сахар, да я ещё слышал, какую-то вашу мамочку убили, — озабочено проронил он, заметив, как прелестные черты Анны желчно искорёжились, и дьявольская ненависть воспламенилась в них.

— А вот об этом никто из нас не сожалеет. Как стало известно, что эта мразь сдохла, мы даже маленький праздник устроили! — проговорила блудница, взглянув на Меньшикова, и он воочию узрел огарки той неистовой радости, буйными ветрами заплясавшей в нефритовых её глазах, вместе с обманчивыми туманами ночи. — Эта жаба поганая та ещё тварь была. … — припоминала Аня сбивчивым голосом, нервно таща из сумочки дамские сигареты. — Мразь и точка!.. — с ненавистью буркнула она, злобно чиркнув зажигалкой и задымив. — Надеюсь, она очень мучилась. — выдохнула красавица, ладонью царапнув по рыжим волосам, точно смахивая налипшую печаль. — Куда только, эта падаль, нас не швыряла, однажды в такую дыру запихнула. Я такой жути натерпелась! — припомнила Анна, нервозно затянувшись куревом и не дожидаясь расспросов начала пересказывать прожитое: — В общем однажды кто-то заказал меня и ещё трёх девок. Нам завязали глаза, усадили в тачку да повезли куда-то.

Замолчав, Аня стряхнула пепельные отребья, и растеряно-жалобная улыбка её криво переломилась в стеклянных гранях пепельницы. — Знаешь, какие тогда мысли в голову лезли? — угрюмо полюбопытствовала она у Меньшикова, чьи строгие линии носа, щеки и губ очертила бледной синевой плутовка луна. — Сейчас, думаю, закопают живьём, где-нибудь, за обочиной и никто даже не хватится! Гибель проституток неприятность маленькая и Элка всего лишь найдёт себе новых рабынь, — грустно усмехнулась Аня, всматриваясь в дым, тянущийся к огненным волнам её причёски.

— А дальше что? — спросил Евгений, позабыв о своей сигарете, сиротливо тлеющей в пальцах.

— Приехали в тюрягу какую-то, в комнате бугаи сидят, сало с водкой трескают. Всю ночь они пили, и мы пили, потом по коморкам разошлись… А утром нас опять с завязанными глазами увезли, — сказала Анна, отерев изящный уголок своего носа.

— Что за тюрьма? — проронил Евгений, запоздало вспомнив о куреве и торопливо сделав последний глоток никотина.

— Не подумай, не ментовская. К ментам мы с завязанными глазками не ездим, — иронично разъяснила девушка, глядя как отброшенный приятелем бычок, канув в тёмно-синий мрак подворотни, навсегда угас пропавшей звездой.

— И кто же там сидит? — настороженно полюбопытствовал Меньшиков, хрипло кашлянув.

— Виновные… — ответила путана и в голосе её выплавилось слепое неведение, обернувшееся тревожным молчанием.

— Ладно, спасибо тебе за интересный разговор, он останется между нами, — пообещал художник, после угрюмой сонаты беззвучия.

— Тебе спасибо. Давно я не говорила так по душам, — отозвалась Анна, пёстрыми ногтями огладив свои предплечья, когда Евгений протянул ей свёрток из пятисотенных купюр. — Ты чего? — удивилась ночная дива, уставясь на деньги.

— Как чего? Принимай рабоче-крестьянскую позу китайских осеменителей рисовых полей, — воодушевлённо попросил Меньшиков с беспечной улыбкой во всё лицо.

— Ты чего? — в изумлении пробормотала красавица, отодвинувшись от денежных фантиков будто от топора убийцы.

— Слушай Полежаева, я, знаешь ли, о тебе ещё с института мечтал, и твоя дивная задница мне до сих пор в райском сиянии снится, так что давай сделаем нашу чудесную встречу ещё более чудесной! — милейше предложил её непредсказуемый друг, удобнее примостившись к оторопелой собеседнице. — Зря что ли я сюда приехал? — нахально осведомился повеса, потянувшись к девичьим бёдрам, но Анна озлобленно отпихнула его ладони.

— Да пошёл ты! — вскричала она, сверкнув дикой зеленью глаз и превращаясь в настоящую рыжую ведьму. — Пошёл ты знаешь куда?.. Бабло своё поганое запихни себе в задницу, козёл! — проревела она, разъярённой мегерой, неистово забившись о дверь иномарки, чтобы поскорее выскочить из неё. Но Меньшиков разбойником набросился на строптивицу и остервенело закричав, она, с бешенством озверевшей пиратки, вцепилась в него когтями.

— Успокойся, Полежаева! Никто на твою честь не покушается, пошутил я! — ударились торопливые фразы о вопящую девушку, ошарашив её. — Ну прости, прости убогого… Натура такая, не могу не напакостить! Забирай деньги даром, это дочери твоей, — возвестил Евгений, сердечно обняв перепуганную и онемевшую красавицу.

— Ну, Меньшиков, ты и гад!!! — оторопело пролепетала, как мел, побелевшая Анна, взяв из пальцев смеющегося хулигана облитые луной пятисотки.

Глава 7: Переполненный счастьем день

Веруя в светлое будущее своей величайшей страны, я заботливо подтянул к носу ультра модные очки, на которые, потратил вчера львиную долю своих скромных доходов. От нечего делать я собрался приободриться минералкой, но услышал безвкусную, незамысловатую мелодию своего дешёвого мобильника. Телефон, лениво выуженный мной из кармана бежевой ветровки, ответственно предъявил доставленное сообщение.

«Ваш баланс ниже нуля» — возгласило мне радостное послание с чёрно-белого экрана, что означало полное омерщвление моего сотового. «Замечательно», — не унывающе подумал я, безразлично запихивая телефон обратно в карман. — «Алексей Семёнов, вам несказанно везёт, отныне у вас нет проблем со связью, потому как самой связи нет!» — без малейшего огорчения усмехнулся я про себя, потирая чёрную бородку, что помимо рокерской серьги, элегантной подковкой украшало моё симпатичное лицо. — «Пополню счёт в Сердобске», — решил я, ёжась от зябкой прохлады утра и бледное весеннее солнце, где-то подхватившее простуду, тщетно пыталось согреть меня обветшавшими лучами. Мечтая о бутылочке пива, я расправил полосы морщин на мудром лице умершего вождя, чей славный портрет красовался на моей белой майке с восхитительной подписью.

«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!!!»

Именно так, Иосифа Виссарионовича я обожал, потому что этот гениальный правитель, в своё время, остановил кровавое колесо Ленинской революции, щедро проплаченное западными людоедами и самое восхитительное обратил убийственную эдиологию коммунизма, что выдумали эти изуверы, против них же самих. Ко всему прочему, ни кто-нибудь, а товарищ Сталин за ничтожных десять лет отстроил страну, лежащую в руинах после великой и страшной войны, да к тому же, умудрился превратить СССР в грозную, ядерную державу. Несомненно, только лишь поэтому наши верные американские друзья всё ещё не сделали из нас вторую Хиросиму! Излишне разъяснять очевидное, величайший был человек Иосиф Виссарионович, он не покрывал воров, он не врал народу и не насмехался над ним, он хранил Россию и не обкрадывал её, но, впрочем, думал я уже не об этом. Все помыслы мои сводились к тому, что я очень скоро вернусь домой, в родимый Сердобск, где смогу отдохнуть от шума и суеты эгоистичной Пензы. Не знавшая покоя, она уже звенела автобусами, ларьками и горластыми клаксонами иномарок. Жаркий бразильский кофе бросился мне в глаза с выцветшего бока троллейбуса «шестёрки», что неуклюже попятился, развернулся и описав сонный полукруг, замер на конечной остановке. Двери открылись, выпустив зевающую стайку пассажиров, уныло побрёдших к дремавшей на первом пути электрички.

«Какая разница, в каком вагоне ехать? Все они одинаковые — неприятно зелёного цвета», — рассудил я поёжившись и сунув озябшие руки в карманы чёрных джинсов. — «Поеду в этом», — решил я, всмотревшись в пожухлую, выцветшую краску седьмого вагона. Семь — число счастливое и по гороскопу у меня сегодня отличный, до отказа переполненный счастьем день или как говаривал величайший из великих философов Губка Боб Квадратные Штаны: «Такие дни как сегодня бывают в жизни только раз или два!» Вспомнив об этом, я невольно улыбнулся и серое моё настроение мгновенно подпрыгнуло, как давление у гипертоника. Поодаль прошли хозяйской походкой, доблестные полицейские, посмотрев на меня так, будто бы я кого-то убил. «Козлы!» — мысленно обозвал я их и в недовольстве отвернулся.

— Да сам ты козёл! Козлина!!! — рявкнуло за моей спиной, и я в изумлении оглянулся, испуганный тем, что блюстители правопорядка каким-то непостижимым образом прочли мои мысли. Однако никто не спешил заламывать мне руки, а позади ворчал и шатался безобразный пьяница, с полупустой бутылкой водяры в руке. Оказывается, это он орал испепеляющие ругательства своему непутёвому собутыльнику и помыслы мои остались не тронутыми, в тайне от всех. На пропащего алкоголика тоже всем повсюду было наплевать, именно поэтому блюстители порядка не удостоили горячего поклонника огурца и бутылки даже обрывком взгляда.

«Счастливый день…» — облегчённо подумал я и блаженно вздохнул, обхватив ремень своей поношенной спортивной сумки, причудливо расшитой лилово-чёрной мозаикой графики. Электричка, меж тем, суетливо закопошилась и я не мешкая поднялся по засыпанным бычками ступеням тамбура. Добравшись до середины вагона, я скинул поклажу на скамью и сел у окна лицом к хвосту поезда. Тогда двое бомжей, чьи бородатые, чумазые рожи выплыв из-за бортов крайних скамеек, сердито подняли на меня мутные от спирта глаза, но сообразив, что опасаться нечего, бродяги улеглись и сразу уснули. Вот она — Россия!

Позабыв о бездомных попутчиках я заглянул в окно, за стеклянной кромкой которого пожилая женщина, бежала в одиночестве на посадку, волоча за собой увесистую коляску. Не приближаясь к моим дверям, она решила поискать подходящее место в следующем — совершенно пустом вагоне. Сегодня понедельник, поэтому хмурое безлюдье, мертвенной пустыней, простиралось всюду. Не ожидая ничего хорошего, от этого беспризорного утра, электричка ворчливо запыхтела. С обидчивым скрежетом потянувшись на рельсах, она тронулась, лениво проехав выкрашенное красным ветхое здание вокзала, которое на прощанье ощерилось мне тоскливым оскалом. — «Ну пока…» — мысленно промолвил я бедной лачуге, протерев толстые, в роговой оправе, очки носовым платком. Вокзальный оскал сделался ещё более печальным и натянув очки на нос, я выудил из сумки мой любимый томик Булгакова «Мастер и Маргарита». Этот изумительный роман я читал уже десятки раз и, кажется, знаю его наизусть, но он всё не надоедает! Напротив, с каждым разом в него всё интереснее погружаться. В этом заключается истинная суть величия! Гения можно читать до бесконечности, он не наскучит и не опротивеет, чего, конечно же, не скажешь о писателях современных. Вы попробуйте одну, какую-нибудь, из нынешних книжечек хотя бы несколько раз перечесть — умрёте от тоски и уныния. Вообще из сегодняшних авторов я никого не читаю, в особенности же Леопольда Мановского, ведь достаточно одного только беглого взгляда, чтобы узнать пошлую безвкусицу написанного в отвратительное лицо. Да и стиль всех этих «писателей» мало соблазнителен, а попросту говоря, скуден, нищ и вульгарен. Что делать? Нет у нас больше Достоевских, Гоголей и Булгаковых, а есть извращенец Мановский и все прочие. К прискорбию, теперь каждый проходимец и вся гламурная шваль вздумали писать книги, совершенно не понимая, как это вообще делается. Так вот, в следствии весьма справедливо указанных мною обстоятельств, а именно, в противовес всем этим бездарностям, пошлякам и шарлатанам, разбойничьим путём забравшихся в нашу великую русскую литературу, я написал свой собственный роман. Итак, после долгих исканий, терзаний и мук, из-под моего пера вышел необычайно увлекательный исторический эпос о Понтии Пилате, который, правда, к моему большому сожалению, пока ещё не издали.

Впрочем, все грустные мысли о трагическом положении осквернённой литературы, посетившие меня в эту минуту я, будто мерзкий мусор, отмёл в сточную канаву забытья, наконец, раскрыв «Мастера и Маргариту».

«Никогда не разговаривайте с неизвестными», — с удовольствием прочёл я заглавие, очень мной любимой, первой главы романа, там, где Берлиоз и поэт Бездомный знакомятся на Патриарших прудах с самим Воландом. Глаза мои уже было перепрыгнули с заголовка на книжные строки, как дверь с истерическим визгом распахнулась и в вагон влетел взлохмаченный, запыхавшийся и совершенно неизвестный мне парень, одного со мной возраста, но без очков. От неожиданности я захлопнул книгу, а бомжи на задней скамье проснувшись вскочили. — «Что это с ним?» — в смятении спросил я сам себя, оглядывая растрёпанный облик незнакомца, на которого рассерженно заворчали бродяги. А ворвавшийся беглец разрубив наш вагон безумным, наркомановским взглядом, торопливо помчался вперёд. Проглатывая хрипящим горлом лоскуты воздуха, он рвался, взбеленённым псом, топая по вагону, и одурелыми глазами обшаривая его. Как вдруг, я совершенно ясно уразумел, что направляется безумец ни куда-нибудь, а именно ко мне! Тогда склеившиеся мысли и чувства сжались в моей голове, и я потерял все нити восприятия.

«Чего этот сумасшедший хочет от меня?» — судорожно задал я вопрос в бескрайнюю пустоту своего мозга и ответа, как водится, не получил. — «Нет, нет… Ничего плохого не будет, день-то у меня счастливый, да и вагон тоже!» — ободрёно сообразил я и разум мой совершенно отключился, ведь ненормальный подскочил ко мне и тараща безумные глазища запустил руку в карман своей дымчатой куртки. Через миг мне показалось, что из неё вылетает нож или пистолетный ствол и я, позабыв самого себя, в ужасе вжался в скамью. В глазах моих стемнело, сердце и дыхание будто разом смолкли, любимая книга вывалилась из пальцев.

— Отнеси на одиннадцатый канал! — истошно крикнул безумец, швырнув в меня нечто маленькое, прямоугольное, упавшее на мои колени и дико оглянувшись назад, будто опасаясь, что его обнаружит тот, кто должен теперь следом выйти из шестого вагона, псих кинулся прочь. Трубы его бешеных шагов истерическим эхом бились в моей голове, но остановившись возле бомжей, с рассудка спятивший проходимец в последний раз окатил меня умалишённым взглядом, осатанело проорав: — Скорее отнеси на одиннадцатый канал! Они знают! Они знают… — дверь в чьи шахты он залетел съела последние слова его дьявольского крика. Я же словно во сне поднял с колен то, что свалилось на меня, осознав, что держу в руках пластиковую флэшку.

— Что ты там прячешь, гнида? Да тебе за это башку оторвут! Тебя повесят на хер!!! — по-медвежьи рявкнул жуткий крик и подскочив от ужаса, я спиною прилип к окну, колесованный чудовищностью этих слов, обращённых ко мне. Тогда, едва не валясь под скамью от инфаркта, я обнаружил, что череподробительные угрозы изрыгал бородастый бомж и орал он их вовсе не мне, а своему кривоносому приятелю, злодейски закроившему общую их мелочь.

«Ах… показалось…» — обессилено проронил я, закатив глаза от облегчения всеисцеляющим фонтаном окатившего меня. Но когда взор мой коснулся подлого usb-накопителя, страх необъяснимо и яро вдруг возвратился ко мне ещё более свиреп. Едва не падая в обморок я, сам не знаю почему, швырнул подарочек в глубь сумки, лишь бы только не видеть его. Именно тогда мрачной глыбой обрушилось на меня кошмарное предчувствие, того, что сейчас должно случиться что-то жуткое и я должен как-то очень быстро спасать себя. — «Нужно вести себя так словно бы ничего не случилось…» — судорожно прострекотали некоторые оттаявшие мысли в моей кружащейся голове, и я поспешил исполнить их толковое наставление, дрожащими руками нашарив под скамейкой обронённую книгу. Придав побледневшему лицу умиротворённый вид, я притворился, будто читаю, держа роман в верх ногами и от волнения не замечая этого. Едва только я принял облик беззаботного чтеца-очкарика, как в вагон ошеломляющей громадой вошёл тот, от кого так удирал незнакомец. Преследователь был страшен, огромный, не бритый, со взглядом и руками убийцы, мордоворот в кожаном чёрном плаще. Широкогрудый, здоровенный нос, похожий на клюв стервятника, и жестокое, беспощадное лицо с насквозь режущими, упрятанными под наплывающий лоб, мелкими глазами, придавало ему сходство с неимоверно ужасающей псиной. Эти кошмарные глазища в миг облетели наше с бомжами пристанище и отерев здоровенной лапищей наголо стриженный котёл головы, он направился в соседний вагон. Пугало близился ко мне и пальцы мои невольно вцепились в сумку. Поравнявшись с моей скамейкой он взглянул на меня так, как хищный зверь смотрит на кролика, перед тем как разорвать его. Теряя сознание, я переложил сумку на колени, беззащитно прижав её к животу и трясущимся взглядом уперевшись себе под ноги. Мгновенье, соединившее нас показалось мне вечностью, и я не смел вздохнуть, до тех пор, пока не исчез этот монстр.

«Ё-моё, а куда это я вляпался и как теперь из этого выпутываться? — заорали во мне мои рехнувшиеся мысли. — «Находочку оставить тут, а самому бежать в другой вагон. Как будто бы меня вообще здесь не было!!!» — подсказало мне моё благоразумное чувство самосохранения и следуя мудрому совету я живо достал злосчастную вещицу из сумки, надеясь поглубже впихнуть её во падину меж сиденьем и стенкой вагона.

— Какого хера ты это делаешь, обмылок? — гаркнуло за моей спиной, и я едва не обмочился от ужаса. Еле живой, я повернул заржавевшую шею на жуткий голос возвратившегося Пугала, тут же увидя, что это бомжи затеяли меж собою сору из-за пивной бутылки. Онемев, я схватился за сердце, понимая, что неудержимо схожу с ума.

«Подожди… А если вдруг беглец попадёт в лапы монстра и под пыткой расскажет кому передал флэшку, то спрос будет с меня! И Пугалу будет глубоко наплевать, есть ли она у меня или её нет…» — вспыхнула во мне страшная догадка и я поспешно зашвырнул подарочек удравшего обормота в сумку, куда следом отправил и любимого Булгакова. — «Чего расселся? Рви когти!» — кнутом хлестнуло меня подсознание, и я помчался, ошалело заныривая в скважины вагонов. — «Никогда не разговаривайте с неизвестными… Никогда не разговаривайте с неизвестными…» — вертелось во мне премудрое наставление великого романа, и я нещадно ругал себя за то, что вообще позволил неизвестно кому заговорить со мной. Одна была радость — день как-никак выпал счастливый и неприятностей наверняка больше не будет!

«Лучший день в жизни, дорожи каждой минутой…» — облегчённо подумал я цитатой гениального Спанч Боба, в тамбуре между четвёртым и пятым вагоном наступив на что-то мягкое. Глаза мои спрыгнули вниз, и я с криком шарахнулся к стене. Кроссовки мои были вымазаны кровью, на полу валялся лоботряс, всучивший мне злосчастную флэшку, а из окровавленной глотки его торчал широкий охотничий нож. Наполненные предсмертным ужасом, выпученные глаза убитого и на веки застывший в жутком оскале рта немой крик, пожизненной маской отпечатлелся в моей памяти. Еле живой сам, я на цыпочках, почти не дыша, стал обходить труп, помимо своей воли рассматривая его орущее, обезображенное мукой, восковое лицо и тёмно-багровую кровь, рассекавшую щёки и лоб мертвеца. — «Ничего себе Счастливый день!!!» — захлёбываясь матершиной воскликнул я содрогавшейся душой, со всех ног помчавшись, сам не знаю куда. Перепуганный и безумный, я нёсся стремглав перепрыгивая вагон за вагоном, что тянулись бесконечной, пустынной гусеницей. Остановился я в хвосте электрички, потому что дальше бежать было некуда. В оцепенении, я завалился на дверь, остервенело глотая воздух и слушая бешеные удары колотящегося о рёбра сердца. В глазах всё полыхали ужас, кровь и крик убитого незнакомца, а поезд, вдруг, сбавил скорость, резко дёрнувшись, отчего меня бросило в сторону. — «Станция!» — ударившись плечом о стальную коробку тупика догадался я и зашипев Лернейской гидрой, двери разъехались, словно обидевшись друг на друга. С каменной террасы перрона на меня упулились десятки взоров столпившихся пассажиров. Я же, в свою очередь, как не был напуган, всё равно, прилепил глаза к хорошеньким женским ножкам. Соскочив со ступеней, я выдохнул с наслаждением астматика, добравшегося до спасительного лекарства.

«Всё! Кончено! Кровь и смерть оказались позади. Я остался цел и свободен!» — помыслил я случайно глянув в изголовье электрички и натолкнувшись на Пугало которое издали таращилось в мою спину, раздирающими на куски глазами. Тогда вдруг почудилось, что головорез настиг меня, и ледяная сталь изогнутого акульей мордой ножа жирной бороздой распарывает моё горло. Но убийца исчез сгинув неведомо куда, в голове моей болезненно щёлкнуло, и я очертенело побежал. Оглянувшись, я увидел, что пасть моего вагона не успела сомкнуться. Ей помешал мой преследователь, с неистовой злостью, он вцепился в дверь, насильно разжимая её стальную челюсть. Монстр трясся из-за умопомрачительной натуги, отчего его звериная, налитая жаждой убийства, рожа сделалось ещё безобразней. Казалось механических лап поезда не разомкнуть, но Пугало добился своего и вылетев из тамбура, озверело погнался за мной, я же, бросился удирать сломя голову, проклиная все приметы, со всеми гороскопами на свете. Выпорхнув на дорогу, я лепёшкой бросился на капот сизой «Волги», которая довольно жмурилась от разгоревшегося солнца. Через миг, из неё с матом выскочил толстяк, лет тридцати, чьи медно-рыжие волосы шелковились пышными кудряшками. Вцепившись в мою любимую майку, он едва не швырнул меня под колёса своей машины. — Мужик, даю тыщу! Увези меня отсюда скорее! — крикнул я в его орущую глотку и цифра «тысяча» оказала истинное магическое действие. Вениамин Игнатьевич Греков перестал материться и даже отказался от решительного замысла расколошматить моё интеллигентное лицо об асфальт.

— Сначала покажи! — недоверчиво, но уже дружелюбно потребовал он.

— В машине… — клятвенно пообещал я, запрыгивая в заднюю дверцу. Греков же, ничего не успел сказать, поскольку монстр, что гнался за мной, принялся палить в него из пистолета. Живо оценив всю трагичность ситуации, Вениамин Игнатьевич, с проворством ласточки, залетел в автомобиль и под свист неистовых выстрелов одурело надавил на газ. С паническим визгом славная «Волга» сорвалась с места и прильнув к пассажирскому стеклу я наблюдал как разъярённый Пугало, неторопливо и сумрачно подошёл туда, где ещё несколько секунд назад она дрейфовала. Тогда я всецело ощутил яростный, раздирающий в клочья взгляд чудовищных глаз, свирепо и раздосадовано провожающих нашу машину. Но это уже было не страшно, Пугало отдалялся, уменьшаясь с той быстротой, что уносила меня «Волга». Через полминуты головорез превратился в жирную точку, затем в мелкую песчинку, а потом исчез вовсе и я облегчённо откинулся от окна, кисельной массой съехав на просторное сиденье.

— Ух, ты, деньжищи халявные, в меня же стреляли! Стреляли! Стреляли как… как… — драматически заохал толстяк, спотыкаясь и мучительно подбирая в одеревеневшем мозгу подходящий для себя эпитет. — Как в горлицу!!! — просветлённо и слезливо прокричал он, оглянувшись на меня, и я увидел, как дрожат его побледневшие щёки. — Бабки кажи!!! — в тот же миг, разгневанно и без малейшей тени плаксивости рявкнул Вениамин Игнатьевич. Размякшей, словно, переваренные макароны рукой, я показал ему магический свёрток зеленоватой бумажки и румянец благополучно вернулся на лицо страдальца. — Надеюсь, пули не повредили мою красавицу, она ведь только из ремонта! Отъедем подальше, я её осмотрю и если что не так, будешь мне должен!!! — вновь трагически проскулил Греков, заваливаясь на перекрёсток. Да-а, если бы не спасительная тысяча, этот добрый человек выкинул бы меня на первой кочке или попросту бы не пустил на борт. Повезло мне! Счастливый день!

Малость очувствовавшись, я почесал стонущий бок, привстав с потёртого кресла советской легенды. В зеркале, сутулившимся над кудрявой головой толстяка, вылепилось моё отражение. Взглянув на себя, я понял, что удачный, переполненный счастьем день, превратил меня в хоббита. Измученные, потускневшие глаза без остатка отображали ужас пережитого, щёки и нос лихорадочно заострились, тёмные волосы вздыбились, модная стрижка, будто растрескалась, губы скисли и расползлись бесформенной лентой. Бородка «подковка», которую с гордостью ношу уже два с половиной года, кажется, полиняла. В отчаянной надежде, хоть как-то преобразиться я оскалился, но красивее не стал. Однако, всё же, чувствовал я себя гораздо лучше, чем тот бедолага, что остался лежать в электричке с разрезанным горлом! Вспомнив о кошмарном убийстве, я горестно вздохнул и в эту минуту сотовый аппарат Грекова заревел и зарычал зверской музыкой тяжеленного металла, а истошный, хлещущий из самых глубин адской бездны голос Люцифера, оглушительно проорал:

Тёща Звонит!!! А-а-а-а-а-а!!!

Тогда услащённое тысячерублёвым фантиком лицо Вениамина Игнатьевича исказилось немыслимой и неописуемой смесью ненависти, сумрака и досады. Но в миг, когда он поднёс мобильник к уху, это же самое лицо, непостижимым образом, воссияло глубочайшей радостью, безмерной любовью и молитвенным благоговением.

— Мамочка, Алё! — с нежнейшим обожанием в голосе и райской улыбочкой на устах пропел толстяк.

— Еду к вам, мамочка!!! — восторженно пролепетал Греков, не теряя блаженной улыбки.

— Буду, минут через десять, мамуля… — проворковал в ответ Вениамин, чей облик источал небесное сияние.

— Да, мамочка! — поспешил усмирить волнения, примерный зять.

— Будет исполнено, мама! Целую вас… — меж тем, ещё более сердечно прощебетал олигофрен, улыбаясь в трубку до того умилительно, что казалось тёща была самым дорогим для него человеком во вселенной. Рассыпавшись ворохом клятвенных обещаний вернуться ко времени, Греков принялся заискивающе расшаркиваться перед бесценной мамой жены, пока эта женщина властно не отрубила связь. Ненависть, сумрак и досада тёмными комьями туч снова вернулись на физиономию моего славного благодетеля, едва только в мобильнике засопела гробовая тишина.

— У-у-у, проклятая ведьма, утопить бы тебя в унитазе, да сил не хватит… — через скрежещущие зубы процедил лицемерный прохвост, отбросив телефон на сиденье. — Никогда не женись, парень! — удручённо бросил он мне, через спинку водительского сиденья.

— Родственников любите?! — не смог не пошутить я и толстяк едва не зарычал на меня, сверкнув из-за кресла разъярённым глазом.

— Штуку гони! — скомандовал мне Вениамин Игнатьевич, затормозив у рекламного щита модного бутика, где под красочной вывеской наслаждалась счастливыми покупками молодая пара и прелестный ребёнок. Покорно протянутую мной банкноту, добропорядочный семьянин с космической скоростью сдул своей пятернёй и с копотью недоверия на лице, предусмотрительно осмотрел её через свет. — Вылезай давай, ты приехал! — велел мне подлый крохобор, упрятав мои деньги в свой карман.

— Понимаю, времечко вас поджимает, — снова нанёс я разительный укол и Греков затрясся от злости.

— Выметайся, выметайся, разговорчивый! — поторопил он меня, кинжалами метая суровые взгляды. — А ну, погоди… — вдруг спохватился Вениамин и выбрался из машины сам. Далее с прилежностью сыщика криминалиста Греков принялся тщательно осматривать «Волгу», стремясь выискать в ней, какие-либо повреждения, от бандитской стрельбы. Для этого прохиндей припадал на корточки и переваливался гуськом, едва ли не протирая зрачками корпус автомобиля. — Ага! — радостно воскликнул он, обшарив всё от капота до багажника и отыскав над бампером старую вмятину. — Подстрелили мне, всё-таки, тачку, гони ещё четыре тысячи, дружок!!! — возгласил толстый мошенник, юлой подскочив к салону, но меня там уже не было. В полной мере, осознав кто передо мною, я благоразумно и без лишнего шума, сбежал, восторженно представляя какую досадную рожу скорчит оставленный ни с чем Вениамин Игнатьевич. Да-а, наверное, это было зрелище достойное самой лихой комедии!

Улизнув от Грекова, я дошёл до ближайшей лавочки, что сиротливо куталась печальным забвеньем у кинотеатра «Октябрь». Усевшись поудобнее, я бросил пасмурный взгляд на афишу новейшего фильма о Бэтмене, а поодаль, мне кокетливо улыбнулась девушка в песочной кепке и красных наимодных очках. Моментально встрепенувшись, я тоже скорчил романтическую улыбку, но к ней подошёл щёгольски разряженный человек кавказской национальности и увёл её на сеанс. — «Вот так разбиваются мечты!» — тоскливо подумал я, взглянув в угрюмую, как сама ночь, маску вечно одинокого Бэтмена. — «Что же теперь?» — мысленно и по-дружески доверительно спросил я тёмного рыцаря. — «Выкинуть флэшку в первый же мусорный бак? Отнести её куда просил покойник? Но там круглосуточно будут дежурить дружки Пугала и сунуться туда, означает совершить малоприятный акт самоубийства!» — рассуждал я словно, спрашивая совета у легендарного супер-героя. — «Остаётся передать посылочку лично кому-то из одиннадцатого канала. Вопрос: кому?» — почесав макушку, озадачился я. — «Вручу кому получится и чёрт с ней, но для начала посмотрю, что же такого там записано. Не хочется, в случае чего, умирать просто так, — сообразил я, зябко поёжившись. — «Тогда держим путь на паршивую работу, предупредить дядю Пашу, а оттуда к Чуме!» — обрадовано умозаключил я и уронив прощальный взгляд на выплавленные из ночной тьмы доспехи Бэтмена, я сошёл с лавки.

Глава 8: Цепи прошлого

Беспамятство отступило как бесовское наваждение и боль кокаиновым вальсом прошла по телу. Меркнущие глаза вяло раскрылись и кладбищенски-тусклый свет, криво торчащей лампы, кирпичом обрушился с потолка. Задымлённая мертвенным обмороком голова затрещала, словно бы её раздавили железные клещи, тогда интеллигентный и изнеженный сладким благополучием Эдуард Семёнович Моня мучительно застонав, схватился за рычащие дрелью виски. Поюлив огорошенными глазёнками, утомлённый пресыщенной жизнью, добропорядочный торговец, к великому изумлению своему, обнаружил себя не в мягчайшей домашней постели, а на голых бетонных плитах. Это неудача крайне ошеломила гражданина Моню, потому даже гложущая его свирепая боль казалась теперь не столь беспощадной.

— Боже мой, где я? — жалобно простонал узник, испуганными глазками вбирая отвратительную серость и грязь затянутых могильным сумраком стен. Теперь, очень верящий в Бога Эдуард Семёнович торопливо перекрестился и очумелым взглядом просквозив по жутким рёбрам тюремной решётки, принялся лепетать святые молитвы, чьи строфы, как подобает истинному христианину, знал наизусть. — «Господь милосердный, за что наказуешь меня? Я что, мало тебе жертвовал?» — очень заскучав по мягчайшему домашнему халатику, вкуснейшему тропическому соку и восхитительному джакузи, обидчиво вопросил набожный страстотерпец. — «Куда же я попал, Господи? Кто же упрятал меня сюда?» — через хмурую ветошь отчаяния и страха гадал Эдуард Семёнович, боязливо вздымаясь на ноги. — Может менты? — тягучим дымом марихуаны отлетела к ободранному потолку нечаянная догадка. — Нет, какие, на хрен, менты, когда все они с моих рук жрут и задницами виляют? — просветлённо и хитро припомнил образцовый почитатель Христа, теряясь в кромешном лабиринте неведения. — «Конкуренты!» — молнией изверглась жгучая, неприкаянная мысль и Эдуард Семёнович поражённо обхватил упитанный животик, холмиком выпиравший из-под дорогой, полосатой рубахи. — «Точно! Гнусавый! Это он, сука!!!» — в ошеломлении глотая запёкшийся воздух темницы, смекнул невольник. — Замочить меня решил, гнида, чтобы самому на рынке хозяйничать!!! — едва не плача проскулил бедняга, нервно сминая гладкие, без единого мозоля, пальчики. Но вдруг метущиеся мысли его скомкались и рассыпались, потому что из многоликих обличий тьмы, из логовищ её, топорщились на него жуткие глаза помянутого врага. Подлый злодей таращился на Эдуарда Семёновича с колченогой, облезлой табуретки, одиноко кособочившейся в безобразной скверне. В этом насквозь пронизывающем взгляде бездонной дырой зияла трупная мгла оледенелых, неподвижных зрачков и перепугано запищав богобоязненный торговец попятился назад, вспотевшей спиной уткнувшись в толстые колья решётки. — Боже мой… Боже мой… помилуй меня… помилуй… помилуй… — надломленным голоском, по овечьи заблеял праведный молитвенник, и отрезанная голова Гнусавого дружелюбнее улыбалась ему уродливым оскалом искривлённого рта, радостно вывалив лилово-серый лопух омертвевшего, гниющего языка. Тогда неописуемый страх ржавым трезубцем зверски расцарапал нежную шкуру Эдуарда Семёновича, в миг позабывшего о тюремном смраде, о болях и Боге. Одурело пялясь в кошмарную рожу, корчившуюся в отвратной ухмылке, узник не смел шелохнуться. Спустя минуту серая известь смертельной бледности, рассеявшаяся на холёном лице Мони, толику спала, и он даже стал немного дышать, как вдруг, мёртвая рожа на табурете дёрнулась и дьявольский оскал её улыбки распахнулся шире. В этот чудовищный миг, ошалело захлопав окосевшими глазками, бедный торговец справедливо вообразил, что сходит с ума, ведь ощерившись злокозненной, глумливой усмешкой, мертвец тяжело заворочал дохлым языком, издевательски прохрипев вжавшемуся в решётку приятелю: — Здравствуй Эдик! Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть!!!

— А-а-а-а-а-а… — ошарашено и жалко пропищал Эдуард Семёнович, брякнувшись в кромешную яму бесчувствия.

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а-а-а-а… — жутко рассмеялся Гнусавый, в чьих оловянных глазах, прахом могил отражалось распластавшееся тело старого приятеля.

Глава 9: Дождь

Затушив тлеющие уголья заката чернилами, ночь пролила над всеми бродячими скитальцами прекраснейший звёздный жемчуг, но тёмный дым ворчливых, неповоротливых туч заволок звёзды и почерствевшее небо заплакало.

Контрреволюция наехав на нас, довела до больницы — вырос живот,

Рок-н-ролл стёрт, я учусь играть джаз, но меня рвёт — полный рот нот,

Старости нет есть только усталость, от баррикад ничего не осталось,

Скупые коллеги, любовь на панелях, бутылки от пива на рок-батареях, — произнёс Евгений, одинокой тенью блуждая по городу, утонувшему в полуночи. Остановившись у белого платья загрустившей берёзы он распечатал бутылку водки и без всякой закуски отпил её истины. Утеревшись рукавом джинсовки, Меньшиков глянул в занесённое тучами небо, отправившись неизвестно куда.

Контрреволюция ставит вопрос, как подключить к тебе мой насос?

Шелестит шоколадками вечная глупость,

твоя дальнозоркость, моя близорукость,

Справедливость еды и вечная жажда,

Как выйти сухим из воды этой дважды?

Жить по писанию, но веруя в «если»,

Эксгумируя спьяну великие песни,

И только, и только осенний дождь в окно,

О сколько, ты знаешь сколько, мне без тебя дано? — промолвил Евгений, безмятежно подставляя лицо падающему дождю.

И многое здесь переварено в студень,

Умные мысли надёжнее великих идей!

Контрреволюция не всем как людям, а каждому как у людей,

И лучшие чувства давно не с нами,

Доскреблись до чистилищ, разбирая завалы,

И как водится в след за погибшими львами,

Бредут разбирая их кости шакалы, — говорил Меньшиков, забредя под обветшалую корягу брошенной подворотни, в дремучих трущобах которой блуждали мрачные потёмки, неприкаянные души и коты, среди которых Евгений чувствовал себя хорошо. Поэтому без опасений художник достал из куртки опробованную бутылку, страстно припав к её стеклянному горлу.

Северный ветер рвёт ваши тени — Че Гевара, Вальтер, Гарри Поттер и Ленин,

Контрреволюция добра и гуманна но очень туманна и непостоянна,

Есть в демократии что-то такое, до чего не приятно касаться рукою,

Хрипит перестройка в отвоёванных кухнях, ждёт когда эта стабильность рухнет… — вымолвил Евгений и переступив через мутную рытвину лужи, безбоязненно зашагал по чащобе разбойничьих задворок.

И только, и только, осенний дождь в окно!

О сколько, ты знаешь, сколько, мне без тебя дано? — еле слышно пропел Меньшиков, вкушая премудрую горечь водки и всего себя отдавая дождю.

Утонул наш Титаник, в шампуне и водке,

Тусуясь на майках дешёвой рекламы,

Попса носит модные косоворотки,

Пробитые кровью погибшей Нирваны,

Поглупевшее время, заела икота,

Я тоже буржуй и у меня есть холодильник,

Пятнадцать гитар, осень, ночь и будильник,

Но мне не до сна, изо рта лезут ноты, — изрёк Евгений, рассматривая перед собой мрачные обличья воспоминаний и скитавшуюся вместе с ним ночь.

Дураки называют нас совестью рока,

Циники видят хитроумный пиар,

А я не желаю дохнуть до срока,

У меня в глотке рвёт связки дар,

Всё возвращается на круги своя,

Рок-н-ролл это когда-то ты да я!

Но контрреволюция вечно с тобой,

Лежит в постели третьей ногой,

Сексуальной ногой, виртуальной ногой, да уж… — разочарованно вздохнул Меньшиков, глотая просветляющий хмель алкоголя и теряясь в поэзии дождя и кривых зеркалах пропащего захолустья.

И только и только, осенний дождь в окно…

О сколько, ты знаешь, сколько мне без тебя дано!

И только и только, осенний дождь в окно…

О сколько, ты знаешь, сколько мне без тебя дано!

И только и только, осенний дождь в окно,

О сколько, ты знаешь, сколько мне без тебя дано… — вторил Евгений, касаясь дождя, сливаясь с его отшельнической душой и пропадая, растворяясь бесследно в этом несчастном дожде.

Глава 10: Никакого убийства на сегодня

Океан ослепительной белости размывал чёрные берега потёмок. Растерянно перебирая босыми ногами Эдуард Семёнович Моня шёл к белейшему чуду и, оно ласково объяло розовое, изнеженное дорогими маслами, шёлковыми халатами и восхитительной пеной джакузи, тело набожного работника торговли. Разомлелый Эдуард Семёнович блаженно полоскался в этой сказочной неге, но внезапно, по какой-то чудовищной издёвке, исполинской башней, выгромоздилась из-под земли отрезанная голова Фили Гнусавого. Ощерившись отвратительной улыбкой посинелых губ, она злорадно прокричала ошеломлённому свояку: «Просыпайся Эдик, ты не в сказке, ты в аду!!!»

— А-а-а-а-а-а-а-а… — завопил Эдуард Семёнович захлёбываясь неописуемым ужасом, под дьявольский хохот мертвеца. Тогда несчастный праведник низвергся в кромешную яму и проснулся в тёмной, грязной, холодной темнице. Беспомощно забившись в ошмётках тьмы Эдуард Семёнович жёстко треснулся затылком, брякнулся на спину и умер. Но перевалившись на четвереньки, с мучительным стоном, гражданин Моня в изумлении обнаружил, что, ещё жив и темень не сожрала его. Завертевшись неуклюжей жабой, воскресший принялся озираться, вдруг за частоколом решётки узрев незнакомца. Красавец, лет тридцати, по происхождению очевидно цыган, беззаботно сидел на голом полу привалившись спиной к прутьям соседней камеры. Одетый в простецкие джинсы и поношенную, светлую рубашку он безмятежно курил сигарету, незлобливо посматривая на богобоязненного торговца. В этот миг, ужас превратил Эдуарда Семёновича в мерзкую лужу слякоти и побелев, как пагубная дорожка кокаина, набожный завсегдатай церкви, попятился в сторону, задрожав драной тряпкой.

— К-кто? К-кто здесь?.. Кто вы? — трясущимися губами пролепетал Моня, испуганно глазея на статного парня, совершенно не представляя кто он таков и что зовут его необыкновенным именем Динор.

— Я благотворитель, предлагаю таким замечательным людям как ты приятное, товарищеское общение, — миролюбиво отозвался неизвестный, стряхивая иней сигаретного пепла, но Эдуард Семёнович почему-то не поверил ему, заволновавшись больше прежнего. Однако же пытаясь не обделаться со страха, узник всё-таки вскарабкался на ноги.

— Что происходит? Где я? — проблеял Моня, потея дрожащим хребтом.

— Это моя любимая загородная вилла, мрачновато конечно, но мне нравятся приглушённые оттенки, — беззаботно ответил парень, выпустив в потолок гривастую струю дыма. — Да не волнуйся так, дружище, я просто пригласил тебя в гости, убивать мне совершенно не хочется, — поспешил успокоить собеседника Динор, вытащив из-за пояса грозный клык охотничьего ножа и рухнувший на колени торговец мигом превратился в бесплотную кучу блевотины, дрожащей мордой уткнувшись в пол.

— Прошу не… не… не убивайте меня! Умоляю пощадите… — надорванным, плачущим голоском проскулил Эдуард Семёнович и трусливые слёзы козьим помётом посыпались из его глаз.

— Да не бойся ты, сегодня я уже зарезал троих отвратных выродков, поэтому убивать мне больше не хочется. Так что расслабься и вообще у нас дружеская беседа, не так ли? — вновь миролюбиво уведомил благотворитель, однако Эдуард Семёнович отчего-то забеспокоился ещё сильнее, с мычанием поползя к дальнему углу.

— За что… за что вы меня сюда посадили? — проскулил он, обливаясь слезами как мочой. — По какому праву? — с тщедушным негодованием возглашал узник, не осмеливаясь даже оторвать дрожащую шкуру от сумрака.

— За чудеса, — изрёк цыган, остриём ножа коснувшись горошины брильянтовой серьги в своём ухе. — Наркотики чудесная штука, не так ли? — проронил он, загадочно улыбнувшись.

— Наркотики? Какие наркотики, вы о чём? — пролепетал торговец, вздрагивая рыхлыми, розовыми щеками.

— Те самые, что приносят много волшебных моментов, — одобрительно заметил Динор, нерадиво отбросив прочь выкуренную сигарету и Эдуард Семёнович даже перестал дрожать, поражённый тем, что этому жуткому незнакомцу известно его тайное занятие.

— А… а… а я… — попытался Моня перемолоть окаменевший разум, чтобы чем-то оспорить хлёсткое утверждение неизвестного, но толковые мысли пленника разлетались сбрендившими мухами. — Я в церкви пожертвования делал… — зачем-то бросил набожный поклонник Христа в своё оправдание, не понимая, что такого сказать ещё.

— О-о-о, я тоже этим увлекаюсь, когда нечаянно прикончу кого-нибудь, по неосторожности или в запале, — радостно возвестил Динор, благостно перекрестившись и Моня едва не обмочился. — Веришь ли, попы все огрехи отпускают особенно за хорошие деньги!!! — изрёк цыган лукаво усмехнувшись и сводя Эдуарда Семёновича с ума.

— Отпустите меня… что хотите для вас сделаю… — исступлённо заблеял он, сгорбившись гадкой тварью.

— Это просто замечательно, приятель, мне как раз нужна твоя помощь. Здесь в соседнем помещении прибраться надо, — провещал черноволосый красавец.

— Что пожелаете, всё исполню!!! — расплевался несокрушимыми клятвами узник, по собачьи завиляв хвостом пресмыкательства.

— Ну тогда пошли, — изрёк Динор оторвавшись от пола и направившись к своему гостю. В этот миг Эдуарду Семёновичу померещилось, что цыган собирается его убить и торговец залязгал дрожащими зубами, но Динор всего лишь отворил дверь. Жуткая клетка неохотно раскрыла свою железную челюсть и пытаясь набраться смелости Эдуард Семёнович трусливо затоптался на месте, но затем, согнувшись, выбрел из темницы в никуда. Застеленный подвальным мраком коридор потянулся безобразной пещерой, изрытой запертыми решётками. Озираясь оторопелой крысой, Моня в ужасе различал, как за этими оковами, молчат и глазеют на него, безразличными, измученными глазами такие же заключённые, как он сам. Правда эти люди уже напоминали теней и казались иллюзией.

— А э-это кто? — прощебетал тогда Эдуард Семёнович, оглянувшись на своего необыкновенного провожатого.

— Ожидающие смерти, — беспечно ответил Динор, дружески подмигнув какому-то призраку и темень позади цыгана радостно оскалилась в адской улыбке. В эту минуту, боязнь разорвала наркоторговца, уставившись в мертвящие глазища ухмыляющегося сумрака, Моне стало мерещиться, что его ведут на казнь. — Вот и пришли, — между тем произнёс Динор, остановившись перед пустой клетью.

— А-а-а-а-а-а-а… — завыл впечатлительный Эдуард Семёнович, вытаращившись на громадную и свежую лужу крови с размотанными по ней клубками внутренностей. — Боже, что это? — одурело завизжал Моня, отскочив вспять.

— Я же говорю, зарезал троих по горячности. Надо будет сходить в церковь, — небрежно разъяснил потрошитель, с ласковой улыбкой глядя на умопомрачительный свой нож и праведному торговцу захотелось проломить лбом стену, только чтобы немедленно вырваться на свободу. — Да ладно, ничего исключительного тут нет. Обычное дело, прибирайся, — возвестил Динор, указав гостю на кособокое, мятое ведро, корчившееся в углу вместе с половой тряпкой. Тогда, рассыпаясь от ужаса, Моня каракатицей сполз на колени, рубищем тряпки завозюкав по кровавому киселю. Выжимая липкие, багряные ручьи в ведро, Эдуард Семёнович рыдал, подвывал и стонал, покуда всё же не очистил комнату.

— Ы-ы-ы-ы… — промычал бедный невольник, с брезгливым омерзением оглядывая трясущиеся, вымазанные кровью руки.

— Ты славно поработал, теперь можно и отдохнуть. Ну оторвёмся? — благодарно проронил Динор, неожиданно выбросив из кармана шприц с какой-то скверной, неприятного вида жидкостью.

— Что это? — огорошено квакнул Эдуард Семёнович, попятившись.

— Любимая игрушка смерти. Очень расслабляет, — произнёс черноглазый красавец, добросердечно оправив бесчувственную иглу. Однако нипочём не желая умирать, узник отскочил в сторону, попытавшись ускользнуть от кошмарного отравителя.

— Зря ты глупишь, дружище, я этого не люблю! — злорадно посетовал убийца, вцепившись своей жертве в мягкое горло.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — погибающее взвизгнул Эдуард Семёнович и изнеженное тело его бездыханно плюхнулось на пол.

Глава 11: Один

— Ненавистный город, — вдруг почему-то пробормотал прокуратор и передёрнул плечами, как будто озяб, а руки потёр, как бы обмывая их, — если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.

— А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, — я вижу, что меня хотят убить.

Бедный, бедный Иешуа Га-Ноцри, его, не сделавшего ни малейшего зла, хотели убить, точно так же, как и меня. Мысли об этом кружили в моей голове траурной стаей воронья и никем не разделённая тревога одинокого философа целиком передалась мне, ибо я не знал, что ожидает меня перед моим свиданием с Чумой. Надеясь избавиться от мучительных угрызений страха, я уткнулся носом в тусклое стекло троллейбуса и вяло миновав депрессивную западню пробки, он причалил у нужной мне улицы. Поскольку лишних денег в карманах моих не имелось, а выплавлять их из воздуха я ещё пока не научился, то пришлось пойти на циничное преступление и проехаться зайцем. Благо кондукторша, очень упитанная тётка, была страшно занята гангстерским выколачиванием мелочи из пьяного шалопая, который манной кашей расплываясь по изношенному сиденью, отбрыкивался от неё заплетающимися конечностями изо всех иссыхающих сил. Меж тем, до автостоянки, где я усердно трудился охранником, было недалеко и вскоре запылали малиново-алым цветом скрипучие, раздвижные ворота, изрядно намозолившие мне глаза ещё в прошлом месяце. Рядом торчала кирпичная будка сторожки, единственным, мелким окошком смотревшая на дорогу. Влево и вправо тянулся серыми, бетонными плитами забор, обвязанный погнутыми обручами колючей проволоки на макушке. Миновав служебные ворота, я взошёл по пьедесталу, скроенной из арматуры, приземистой лестницы и постучался. Дверь нашего домика открылась и на меня глянуло удивлённое, но в то же время обрадованное лицо моего давнего напарника дяди Паши. Непредвиденная эта встреча порадовала и меня, Павел Александрович был очень хорошим, о чём выразительно говорили его светлые, лучившиеся добродушием глаза.

— Лёшка, ты чего? Забыл что-то? — с приветливой и тёплой улыбкой воскликнул он, крепко пожимая мне руку.

— Забыл, дядя Паш… — сказал я, проходя в нашу служебную каморку и скудный её интерьер гостеприимно распахнул свои унылые объятия. Положив сумку на ящик облезлого шкафчика, я устроился на излюбленном потёртом кресле, что ютилось у стенки, за столиком.

— Давай угощайся, — произнёс Павел Александрович, налив в стакан томатный сок.

— Я вот чего вернулся, дядь Паш… За последний час планы мои несколько изменились, — проронил я, не забыв поблагодарить старину за вкусный напиток.

— Это уже понятно, если ты здесь сидишь, — философски заметил мой друг, почесав седой затылок и присев на старый, шаткий табурет.

— Дядь Паш, выручай, подежурь за меня пару деньков, — с печальной улыбкой попросил я, отставив опустошённый стакан на хромую и полинялую тумбочку.

— А что случилось-то? — обеспокоено вопросил Павел Александрович, широкой ладонью опершись о колено.

— Бабушка приболела, нужно посидеть с ней, — бессовестно соврал я и добрый дядя Паша не отказал.

— Ну-у, за бабушкой нужно ухаживать, это святое! — понимающе протянул он и шагнул к шкафчику. — Давай за здоровье бабушки… — сказал он, вытащив отпитую бутылку водки. Ничем не возражая, я согласно подставил стакан и умиротворяюще журча, сорокоградусная прелестница влилась в его гранёное лоно. Пожелав бабушке скорейшего выздоровления, мы чокнулись и выпили, поспешно закусив дешёвой колбасой, печальной как вся наша несуразная жизнь.

— Молодец, что пришёл, а то мне и поговорить не с кем! — выдохнув и утеревшись, проронил дядя Паша. Не понаслышке зная, как тосклива и тягостна наша работа, я немо снял очки, устало отёр лицо, чувствуя, как ласковым теплом алкоголь разливается по венам.

— Что нового читаешь? — невзначай спросил я напарника, опять нацепив очки.

— Да про древность Египетскую. Роман о всяких там коварностях царского двора и любви. Интересная на самом деле, книга, имена только у этих египтян тяжёлые, хрен выговоришь, — откомментировал Павел Александрович, бросив мне в руки упитанный томик. Критически выгнув бровь, я повертел в руках цветастую обложку, от нечего делать прочёл название.

«Возможно, однажды прочту этот фолиант,» — мысленно пообещал я сам себе, огладив переплёт.

— Ну а с твоей книгой что? — поинтересовался дядя Паша, опустившись на табурет.

— Пока не издали… — смятенно вздохнул я, опустив голову.

— Ну, это они зря. Мне очень понравилось. Хорошо пишешь, жизненно, — без грамма фальши изрёк славный мой приятель, налив ещё водки.

— Спасибо, дядя Паш, только ты меня и понимаешь, — вымолвил я, взяв стакан и осушив его. Выпив томатного сока и запихнув в рот пресное кольцо колбасы, я принялся жевать, бессмысленно смотря в наше оконце, за которым еле плыли одинокие облака. Боже, сколько унылых, неописуемо пустых часов пролетело в этой каморке! Как мучительно медленно тянулось застывшее в этих мрачных стенах время, я просто умирал от скуки. Это было чудовищно. Вспомнив об этом, я даже расстроился, нет, бросать надо к чёрту эту проклятую работу. Тратить бесценную жизнь на это дерьмо — кошмарно, преступно, невообразимо и немыслимо. Вот верну дяде Паше одолженные дежурства и брошу всё на фиг, уволюсь! — бесповоротно решил я, последним всполохом увидев в окне, как с большими сумками проплелась по улице женщина. — Ладно, дядь Паш, спасибо тебе ещё раз, мне пора, — сказал я, неуклюже поднимаясь с кресла. — С меня пол литра и сигареты! — выпорхнуло моё весьма неголословное обещание, вместе с рукопожатием.

— Брось ты, я и так посижу. Чего мне старику? — великодушно отказался Павел Александрович, отечески похлопав моё плечо, но я всё равно его отблагодарю, если жив останусь. — Удачи тебе. Бабушке — здоровья! Бывай… — простился со мной добрый друг, заботливо проводив меня до двери. На лестнице я оглянулся, послав ему прощальную улыбку и вот дверь затворилась, будто на веки скрыв от меня дядю Пашу. «Славный человек!» — подумал я, выходя на улицу, по чьей неуютной кромке пробежала мелкая чёрная собачонка. Даже не взглянув на меня, она скрылась за истёртыми панцирями неухоженных домов. Пройдя вслед за псиной несколько шагов, я отчего-то обернулся, неуклюжие облака над воротами летели сиренево-алыми драконами, большие, хвостатые, размашистые. Они парили, а меж когтистых лап, хвостов и крыльев проскальзывали бирюзово-изумрудные островки ясного неба. Завораживающее, прекрасное зрелище, но мне, к сожалению, было некогда наслаждаться им и пробежав суетливым, но восхищённым взглядом по дивным монстрам, я двинулся вперёд в неведомое предстоящее.

Хмуро глазея в заднее стекло устало ползущего автобуса «гармошка», я наблюдал как едут и обгоняют нашу черепаху резвые заграничные автомобили. Надежда, что за две недели всё утрясётся и само собой забудется, увядала во мне всё стремительнее. Моё настроение, и без того скверное, всё более ухудшалось, походя уже на тоску самоубийцы. Не развеселило меня даже то, что некая претолстенная баба, совершив неудачный разворот, задом повалила пятерых человек. «Как быть?» — погремушкой колотился во мне необъяснимый вопрос. — «Возможно просмотр флэшки даст толчок дальнейшим соображениям?» — удручённо подумал я и дверцы передо мной отрешённо сложились, будто отверзая адский путь в неминуемую катастрофу. Тем не менее, решив отважно встретить неизбежное, я безразлично переступил металлический порог автобуса, под внимательный взор зелёного светофорного глаза и зашагал по полосатой спине зебры, думая только о том, чтобы мой самый близкий на свете друг был дома. На противоположной черте дороги, я завидел почёсывавшихся, зевающих постовых и торопливо завернул в укромный проулок, почувствовав себя деревенским жителем, особенно когда шустрый ветерок принёс ко мне пронзительный запах навоза. Раздосадовано, но смиренно утерев нос, я поправил очки, а с боку, сам собой вырос чей-то громадный особняк, и крупный рыжий кот с кирпичного забора увидев меня, вдруг обеспокоено размяукался, будто стараясь что-то важное сообщить мне.

— Знаю, братец, плохи мои дела, — сказал я коту, окунувшись в его большие, жёлтые, как солнце глаза. Обернувшись, я узрел седого, позабытого всеми, старика печально курившего махорку на завалинке такого же, как сам, ветхого домика. — «Вот бы всё это безумие оказалось сном,» — взмолился я неведомо кому, шагая по песчаной улочке, где меня дотошливо провожали любопытные взоры дворняг. — «Осталось немного…» — сообразил я, перейдя маленький деревянный мостик и действительно, вскоре мне весело подмигнул широкими окнами двухэтажный кирпичный терем лежавший на пересечении двух проездов. Там-то и поживал себе мой самый лучший друг, которого, впрочем, многие хорошо знают под прозвищем Чума. Познакомились мы с ним на дьявольских курсах самопознания, куда меня затянула глупость, а Женька смертная скука! Именно так, общие взгляды и совместные интересы двух не глупых людей, связали нас в крепкую дружбу и как говаривал один великий мудрец и философ: «Мы многое пережили вместе!» Теперь Женёк работает в крутом журнале, пишет о всяческих злостных негодяях, неисправимых преступниках и прочих вредоносных элементах, прочно обосновавшихся на тлетворной стезе порока. Преинтересная у него жизнь, доложу я вам, ведь, несмотря на наше, чрезвычайно давнее знакомство, в ней понамешано столько всего, что сам чёрт голову расшибёт и запросится обратно, в благословенную преисподнюю для поправки ущемлённого здоровья. Например, когда только мы встретились, Женёк был преподавателем русского языка и литературы, а в свободное от преподавания время приятель мой без устали спаивал одиннадцатиклассников с коллегами, за что все его, конечно же, обожали. И кто, скажите мне, в школе не помнит эти сумасшедшие тусовки? Кто тот несчастный, что не слышал радостные визги обливающихся шампанским дам? А разудалые танцы директора и физрука, размахивающих чопорными галстуками на кабинетных столах, пляски о которых по сей день ходят легенды, вас не восхищают? Неужели, помилуйте, бурно плещущие реки вина, пива и прочего общеизвестного человечеству алкоголя не будоражат вашего воображения? А толпы помешавшихся от любви школьниц, косяками селёдки прыгающих в окна Евгения с водосточных труб и пожарных лестниц, разве не поражают разум? Да, что творилось в те умопомрачительные дни, земля тряслась и стены рушились. Помнит Пенза, помнит и долго ещё не забудет этого апокалипсического сумасшествия! Неделями Женёк устраивал дикие кутежи, при том, в перерывах между гулянками, умудряясь вести расследование в одной пензенской школе, связанное с наркотиками. Расследование было не долгим, мой изумительный друг, словно от нечего делать, разоблачил бандитское гнездо наркомафии и выявив правду шумно отметил это знаменательное событие. А вот другой случай, когда он таксовал с полгода, чтобы выйти на шайку таксистов, грабивших своих пассажиров, ну и невообразимыми, умопомрачительными происками засадил всех этих бандюг лет на десять. Осчастливленные тогда ещё милиционеры ему потом даже благодарность объявляли за превосходно выполненную их работу. А извращенец, в тёмное время суток пугавший одиноких женщин своей срамотой, вам на память не приходит? Этого бесстыжего ротозея Женёк выловил в обширных угодьях Комсомольского парка, в результате чего безобразник на веки проклял свой аморально-безнравственный порядок жизни, образцово-показательно перевоспитавшись по причине своего всестороннего покаяния, было и такое! Ну и естественно, невозможно не упомянуть, что славный мой приятель, ко всему прочему, ещё весьма талантливый живописец, ценители изящных искусств в очередь становились от Кутузовского проспекта, чтобы обзавестись его полотнами. Загадочный и удивительный, одним словом, он человек, доложу я вам, недаром о таких книги пишутся! Но самое главное, как говаривал недосягаемый мудрец: «Мой друг настоящий гений и знаешь, успех не вскружил ему голову. Он всё ещё тот же простой парень!!!»

Да, Чума гений и вспомнив о том, что иду к герою, с которым не страшна любая беда, я существенно приободрился. Женёк точно поможет, будь я проклят, если это не так!

Добротная калитка, окованная мудрёным переплетением орнаментов, словно подтверждая мои соображения ободряющим, жизнерадостным скрипом, отворилась. Уже уверенный в полном своём благополучии, я зашёл на подворье, носом втянув весенний аромат яблочного сада и старый соседский пёс, высунувшись из конуры, ворчливо залаял на меня. Бодро пройдя яблоневую аллею, я примкнул к фасаду далеко не бедного дома, украшенным букетами цветочных грядок. — «Надеюсь он будет рад нежданному гостю…» — помыслил я, нажав электронную кнопку звонка и соловьиная трель прострекотала за дверью радостной мелодичной сонатой. Совершенно ободрённый я взялся рассматривать резную виноградную листву, густой периной оплетавшую левый бок этой занимательной хижины. Но вскоре лениво-хрустящие щелчки отпираемого замка, прервали моё созерцание, дверь распахнулась, и я воочию узрел самого удивительного обитателя Пензы!

— О, Лёня, заходи! — радостно зевнул почти голый Меньшиков, потирая заспанные глаза. — Водки хочешь? — осведомился он, подтягивая семейные трусы, разрисованные героическим человеком-пауком.

— Евгений, когда вы, наконец, перестанете спаивать всех, кто к вам наведывается? — с добродушной укоризной в голосе поинтересовался я, пробираясь в прихожую.

— Когда водки не станет, — чистосердечно ответил беспечный повеса, затворяя за мной дверь. — Очки прикупил, класс! — похвалил он, обернувшись и хорошо знакомая мне философско-разгильдяйская улыбка, ярко загорелась на почти всегда небритом лице. Художник!.. Да, было что-то необъяснимо-неведомое в этом презагадочном оригинале, это неведомое в Меньшикове привлекало и тревожило всех, кому посчастливилось свести с ним знакомство. Неслыханная штука, Чума весь состоял из парадоксальных противоречий, которые в принципе не могут сосуществовать в одной персоне, но в нём они жили и жили в любви да согласии. Нечего даже говорить, Меньшиков был поразителен! Вроде бы не слабо пьющий, но при этом не пьяница, отъявленный бабник, но глубокий одиночка, распутник, мечтающий о идеальной семье, эталонный раздолбай, при этом необыкновенный мудрец, острослов и мыслитель. Гремучая смесь контрастов, особенностей и причуд, немыслимо как уживающихся друг с другом, превращала этого гуляку в непостижимое существо, неподлежащее какому-либо соображению.

— Очень рад тебя видеть, дружище, — сказал я, разувшись, и пожав товарищескую руку. Затем, по обыкновению я пересёк просторный, залитый солнцем зал, со вкусом обставленный изысканной мебелью.

— Ты проходи, не теряйся, — радушно пригласил Евгений, ногами распихивая пустые бутылки пива, сигаретные пачки, фляжки коньяка и лифчики.

«Ничего не изменилось…» — умиротворённо заметил я, вскоре уставившись в потрясные стихи Владимира Маяковского, чьи колоссальные, громящие всякую классовую нечисть, строки будто картина висели на стене под заботливым покровом стекла, за резной серебряной рамой. Когда я в последний раз гостил у Чумы, стихами даже не пахло, поэтому, с патологическим любопытством, я уткнулся в поэзию.

Лежу на чужой жене,

Потолок прилипает к жопе,

Но мы не ропщем — делаем коммунистов,

На зло буржуазной Европе! — прочёл я с восторженной усмешкой и удовольствием отметя, что слово «Европа», в русском языке, отлично и лучше всего, рифмуется с выражением, красноречиво обозначающим нижнюю область человеческого туловища и смею вас уведомить не спроста. Точно, как задница пропускает через себя всё самое мерзопакостное, оставшееся от бурной жизнедеятельности пищеварительной системы, так и просвещённая Европа выплёскивает на весь остальной мир своё гнусное устроение жизни. Не даром вся гадость, мерзость, неслыханное распутство и венерические заболевания перекочевали к нам из тех благословенных демократией мест. Вдоволь позабавившись, я поскорее вышвырнул из разума все отвратные мысли об этой помоишной дыре, наверняка зная, что прежде всего чудесные эти стишки прельстили Чуму своим зубодробительным сарказмом и только потому очутились на стене его жилища. Именно будучи весьма остроумным человеком, Женёк крайне ценил перчёную сатиру, а чужих жён, кстати, никогда не совращал. Клянусь всеми святыми, он даже не помышлял об этом, поскольку, примите к сведению, у него до фига было свободных, от страсти дико истекающих слюнями девок, так что из них можно было сколачивать легионы и отправлять на освоение новых земель. К тому же, смею заметить, акт супружеской измены Евгений считал гнуснейшей низостью и до неё не опустился бы. Впрочем, и об этом я уже не думал, а поглощал новые, увековеченные пролетарским поэтом рифмы.

Вы любите розы?

А я на них срал!

Стране нужны паровозы,

Нам нужен металл!

Тоже, гениальное произведение, чьи великолепные фразы я сейчас же запомнил. — «Пригодиться на случай, если какая-нибудь диссидентка, запросит у меня роз! — радостно смекнул я, перейдя к следующему и последнему стенду поэзии.

В России, понимаешь, голод, холод и предгибельный край,

А тебе, продажная стерва, буржуазного разврата подавай!

Но я тебе быстро захлопну контрреволюционную духовку,

Патриотическим матом тунеядский хребет отутюжу,

И мощью пролетарской заткну твою загребущую глотку!!!

— Да-а, сильно писал Владимир Владимирович… Это вам не убого лепечущий поэтишка среднего пошива! — произнёс я, восхищённый буйной мыслью гения.

— Это вовсе не Маяковский, а некто из революционных поэтов того сурового времени, которого и Есенин и Маяковский заслужено считали гавном, — отозвался мой друг, в щепки поломав радужный букет моих убеждений.

— Что? Как это? — выронил я, ушиблено повернувшись к Меньшикову.

— Стихоплётишка этот сочинял тупую пропагандистскую бредятину, а то что прочёл ты, были лучшие его стихи и то лишь потому, что он паразитически подражал стилю Маяковского, — разъяснил Чума, сразив меня этим феноменальным извещением, когда вдруг все чувства во мне скомкались, смёрзлись и развалились в хлам, но не по вине зашаркавших позади шагов Меньшикова, а кое-чего другого. — Ого! — ахнул я, высмотрев под бронзовой ногой светильника очень не маленький экземпляр бюстгальтера. Будучи искушённым профессионалом в этой области, я моментально определил, что имею удовольствие наблюдать пятый номер интимного дамского гардероба.

— Это моё, — сонно вымолвил Чума, небрежно отшвыривая вещицу за кресло, и я разразился смехом, так что пришлось придерживать очки, иначе они свалились бы. Наскоро прибравшись, Меньшиков отправился на кухню, а я заприметил на чёрном, полированном столе виртуозную штучку, а именно, статуэтку-пепельницу. В полосатой, красно-жёлто-зелёной расстаманской, мешковатой шапке и лимонового окраса жакете, свободно наброшенном на ярко-красную майку, обезьяна блаженно улыбалась мне. Присмотревшись к беззаботному «парню», я обнаружил, что в лапе его торчит сигара, которую примат с наслаждением и покуривал, зажимая меж броских зелёных штанов кокосовый таз, для пепла. Ничего себе, занимательная вещица, прямо скажем не ерундовая. — «И где только Женёк, находит такие фокусы?» — озадаченно подумал я, удивлённо почесав затылок, когда Евгений вернулся одетый в джинсы и обалденную футболку с Губкой Бобом.

— Классная маечка! Где оторвал? — восхищённо встрепенулся я, разглядывая моего любимого философа.

— В одном крутом магазинчике. Я тебе покажу, — обещал модник, открыв холодную банку пива. — «Сердобское!» — заметил я и милые, самобытные улочки и дворики, с берёзками родного города, закружили передо мной солнечными искорками. Меж тем, с эпикурейским смаком отхлёбывая выпивку, Меньшиков подошёл к окну, долгим, задумчивым молчанием, всматриваясь куда-то в даль, в то время как я любопытным взглядом пробегал по полочкам книжного шкафа — не появилось ли что-нибудь новенькое? Должно уведомить, Женёк, так же как я, обожает философию, мистику, историю, поэтому «Мастер и Маргарита» у него на почётном и первом месте. Поэтому здесь единой, гениальной семьёй обитали Гоголь, Шукшин, Даниил Гранин, Николай Лесков, Виктор Астафьев, Павел Бажов, Иван Бунин, Валентин Распутин, Рэй Бредберри, Роберт Стивенсон, Ремарк, Джонатан Свифт, Джон Толкин и прочие великие творцы прошлого. Вообще, следует отметить, дурацких, невероятно разрекламированных, но паскудных книг в этом доме ни одной не водилось и это было неописуемо здорово!

— Что нового нарисовал? — в пол оборота осведомился я, невзначай взяв том «Камо Грядеши» — великолепный исторический роман о царствовании безумного императора Нерона и пролистав десяток страниц с почтением возложил книгу на место.

— Пару портретов, — отстранённо бросил Меньшиков, потерев на лбу, над левой бровью, в полдюйма длиной старый шрам, плохое напоминание об одной поездке.

— Что ж, как говаривал Губка Боб: «Быть художником, большая ответственность!» — не удержавшись процитировал я неподражаемого мудреца, с любовью и преклонением огладив красочные обложки волшебных книг.

— Он сказал верно, — изрёк Евгений, улыбнувшись с некой таинственной мыслью, потаённой в озере шельмоватых глаз. Расставшись с храмами, вином и золотом Рима, я сердечно улыбнулся семи потрясающим книгам о чудесном волшебнике. Признаться, я всегда обожал Гарри Поттера и считал это произведение величайшим творением, поскольку никто другой, а именно бедный, одинокий сирота, лучше любых проповедей, и многословий, может научить всех заблудших честности, благородству, милосердию, дружбе. Гарри Поттер — это то самое чудо, которое вопреки всему безбожному потребительству способно преобразить мир, сделав его менее продажным, корыстным и алчным.

— Гарри Поттер… — восторженно прошептал я, страшно сожалея о том, что некогда и невозможно сейчас перечесть все книги заново.

— Да брось ты Лёха «Гарри Поттера», я тебе забойнее книгу покажу и это уж точно Маяковский! — усмехнулся Чума шагнув ко мне и ловким взмахом выудив с полки нужный ему переплёт. — Вот смотри, ненависть в чистом виде!!! — воскликнул он, всучив в мои руки сборник стихов пролетарского поэта, где с красной обложки уткнулось в меня рогами заглавие «НАТЕ» и презлющая рожа Маяковского с сигарой, грозно зажатой в губах.

— Женёк, я не понял юмора… — озадаченно пробормотал я, в растерянности взглянув на друга.

— Да ты заглавие по-английски читай, — лукаво подсказал мне Евгений, расплываясь в широченной улыбке и зажимая её пивной банкой.

— Хейт… — прочёл я и глянув на свирепую рожу Владимира Владимировича, чьи выпученные глаза источали дьявольскую ярость, согнулся пополам от хохота. Со мной засмеялся и Меньшиков, взирая на это сатанинское бешенство, отчеканенное в лице Маяковского.

— Ну, понял теперь? — не прекращая смеха, вопросил Женёк, прищёлкивая пальцами по обложке поэтического сборника.

— Угу-у-у-у… — смог выдавить я, через судорогу хохота, колотящую меня.

— Я ж говорил, это ненависть в чистом виде, а ты всё на другое глазеешь, — произнёс Евгений, выхватив книгу из моей руки, чтоб она не упала.

— Да тут никакого заглавия не надо, достаточно одного портрета! — проронил я и глянув на неистовую физиономию поэта, снова задёргался в хохоте.

— А как поживает твой великий роман? — в свою очередь полюбопытствовал он, заботливо уложив стихи на место.

— Пока не издали, — огорчённо произнёс я, обхватив под горлом воротник майки и померкнув взором. Тогда Меньшиков скорчил на себе загадочно-премудрую маску и наклонившись ко мне, уверяюще заявил: — Ничего издадут!

— «Страх святых» — сакральная книга. Книга откровение, книга евангелие… — изрёк он, степенно, будто мудрец, толковавший о познанной истине. — Её обязательно издадут, это неизбежно как тоска и похмелье! — словно пророк предсказал мой друг и заглянув в его шаманские глаза я усмотрел, какую-то нерушимую уверенность в них.

— Будем надеяться, — сорвались мои робкие слова с неуклюжей улыбки. — А что хорошего появилось в твоей коллекции? — поинтересовался я, большим пальцем пролистав несгораемые строки «Мёртвых душ».

— Изумительная вещь. Загляни в стол, — отозвался Евгений, развалисто усевшись на диван, я же, взволнованно распахнул полированный ящик стола, в ожидании сказочного чуда. Всеволод Крестовский «Петербургские трущобы» угрюмым невзгодьем безотрадности прыснуло мне в глаза любопытное название романа, который я поднял с внутренним благоговением.

— Что ж, если ты так восхищён, то я и вовсе умру от счастья, — сказал я, бережно вложив книгу в стол и плюхнувшись в кресло с огромной надеждой когда-нибудь её прочитать.

— Ты ещё не понимаешь Лёха что такое перед тобой. Это же Достоевский! — с великим почтением возвестил Меньшиков, возлагая на роман коленопреклонный взгляд. — Ладно, прошу тебя, пока что не умирать, пойдём, позавтракаем, чтобы сойти в могилу не безрадостно, — с очаровательной иронией предложил мне Евгений, и я вспомнил, что мой бедный желудок ссохся от голода.

— Думаю, стоит поставить музыку, — предположил я, глянув в шалопайски обаятельную физиономию друга, заклеймённую не сползающей улыбкой.

— Давай… — согласно обронил Меньшиков, допив своё пиво и исчезнув с пустой банкой на кухне. Печали и опасения до последней хлебной крошки выпали из моей уставшей души, я даже позабыл о страшном убийстве, а Женёк уже выставил шикарное угощение. Мой голодный и уже будто бы волчий взгляд сразу набросился на соблазнительную палитру пьянящей еды. С душистых, дымящихся щей, восторженными глазами я перескакивал на овощной, политый золотистым маслом салат, а с него, на потрясающий омлет, приправленный поджаристыми дольками колбасы, лука и помидоров. Надо сказать, омлет умеют, готовить миллионы человек по всему миру и даже я, но никто не приготовит его так, как Женёк, ибо он делает это по-особенному, с помощью некоего, невыразимо таинственного, одному ему известного колдовства. Вероятно, поэтому ничего вкуснее, за всю свою чрезвычайно не малую застольную будущность, мне испробовать не доводилось. Именно вследствие этого преувлекательного обстоятельства, все омлеты, когда-либо мной испробованные, не идут ни в какое сравнение с творением Женька, вот и мой, удивительно разборчивый желудок, сразу почуял руку волшебника.

— Святые крабсбургеры, какое совершенство!!! — обрадовано воскликнул я и зачарованно потирая ладони, уселся за стол.

— Что ещё будешь?.. — спросил меня кормилец, в ожидании моих пожеланий, отворив холодильник, битком набитый всевозможной, аппетитной всячиной.

— Ты с ума сошёл? Мне другого не хочется, — отмахнулся я от кефира, котлет с макаронами, сыра, копчёной сёмги, винограда и прочего, прочего, прочего, что заманчиво смотрело на меня из крупных холодильных камер.

— И мне тоже, — подумав, согласился Евгений, навеки захлопнув холодильную дверь. — Угощайся, — сказал он мне, присаживаясь к столу и мы по-стахановски взялись за ложки. Как и ожидалось, угощение было сумасшедше вкусным, хотя Женёк не повар.

— Какими безобразиями думаешь заняться после обеда? — меж тем обходительно спросил меня Евгений, запихнув в рот полную ложку салата.

— Домой ехать, — жуя омлет и дурея от наслаждения, отмолвился я.

— И всё? — изогнув брови, слегка удивлённо спросил он. — Скучно, брат, — с перчёной помесью разочарования, охарактеризовал Чума мои невесёлые намерения, отламывая себе хлебный ломоть. Но постой, ты вроде бы всегда, с утречка в Сердобск наведывался. Что ж теперь в нашей Палестине загостился? — полюбопытствовал Меньшиков, зачерпнув омлета и тогда все мои злоключения разом воскресли, навалившись на меня кромешной глыбой.

— Ты не поверишь! — махнул я вилкой, пытаясь придать себе непринуждённую окраску.

— Друг мой, о чём ты говоришь? Ведь поверил же я тебе, когда ты принёс мне здоровенную сумку долларов и сказал, что минуту назад нашёл их там — за углом, на лавочке, возле спящей старушки и семечек. А вскоре, меня, с этими миллионами, очень дружелюбно и уважительно запихнула в тачку милиция! — проговорил Евгений крайне рассудительно, и я расхохотался, едва не выронив вилку. — Ведь поверил же я тебе, когда ты клятвенно пообещал, что ничего не будет, если бросить в окно губернатора бутылку с зажигательной смесью!!! — продолжал Меньшиков, коварно наблюдая как меня удушает смех. — И поверил же я тебе, когда на день рождения Ленина ты уговорил меня выступить среди толпы коммунистов, с предложением поскорее захоронить Владимира Ильича Ленина, уверяя, что подобная инициатива очень порадует их! — глубокомысленно закончил Женёк перечень восхитительного вранья, когда я уже почти валялся под столом. — Лёня, я всегда тебе верил, а после платил за тебя кредиты, штрафы и алименты, так почему ты думаешь, что я сейчас тебе не поверю? — с недоумением вопросил бесподобный негодяй, съев последний кусок омлета.

— Хорошо… — запинаясь от смеха, пробормотал я, весь багровый, как помидор и уняв хохот, без утайки рассказал про переполненный счастьем день.

— А ты не прикалываешься? — осведомился мой друг, огорошено оттянув угол рта.

— Да не до шуток, как-то, если тебя с утра пристрелить пытаются, — блеснул я сарказмом, зачерпнув вилкой салат.

— А почему именно тебе бросили флэшку? — проронил Меньшиков, оторопело почесав щёку.

— Ты считаешь, бомжи на задней скамье, смотрелись благообразнее меня? — вновь щегольнул я иронией, отставив в сторону пустую тарелку.

— А-а-а-а-а… — понимающе и совсем как юная фотомодель Ксюша, протянул Евгений. — А где послание? — вопросил он, неведомо зачем, переставив соль.

— У меня, — сказал я, отбросив вилку и достав злополучную находку.

— Ты знаешь, что там за картинка? — словно шпион поинтересовался Меньшиков, заваривая буржуйский кофе. Почему буржуйский? Потому что с ромом, и я его так называю с тех пор, как Женёк щедро потчевал меня им ещё в страшном, походящим на одну громадную свалку из безобразных, обглоданных пылью, серых многоэтажек, грязном Саратове.

— Поэтому я к тебе и заявился! Очень хочется знать, за что пулю схлопочу, — промолвил я, с улыбкой приговорённого отерев лоб.

— Ладно, выпьем кофе, забудем, что мы алкаши, — сократовски молвил Женёк, размешав сахар в своей фаянсовой чашке и как не терзала меня грусть, я всё же фыркнул смехом. Приложившись к глазированному боку фаянса я с макушкой погрузился в чудесную нугу волшебного кофейного ореола. Буржуйский кофе был великолепен и сказочен, как вкус роскошной, феерической, свободной от изнурительных забот, счастливой жизни, которую нам никогда не испытать. Вкушая божественный напиток, я ангелом воспарил в поднебесье, ибо все мои бедствия растворились в кофейном нектаре, пока чашка моя трагически не опустела. С огорчением я поставил её на стол и тут, вероятно захотев с кем-то поговорить, в нашу беседу нахально вмешалось радио, почему-то неизменно включавшееся само, по собственному своему желанию.

— … в личной сумке туриста сотрудники безопасности аэрофлота обнаружили пять разновидностей марихуаны и немедленно взяли нарушителя под стражу. Но прилетевший из Амстердама молодой человек категорично заявил, что его не имеют права арестовывать, поскольку он просто забыл выложить наркотики перед полётом! — произнёс нордический голос диктора и мы с Женьком понимающе переглянулись. — К другим новостям… — оперативно провещал ведущий, очевидно собравшийся порадовать слушателей менее драматичным происшествием. — Арабский принц Каим Ахмед аль Маабави повесился прошлым вечером в своём роскошном дворце. Что побудило светлейшего наследника трона совершить этот страшный поступок остаётся невыясненным. По отдельным сведениям, молодой принц в последнее время страдал затяжной депрессией, — поведал диктор и неожиданно бархатистый голос его затих, радио смолкло.

— Вот ведь блин до чего люди с жиру бесятся! — возмущённо выдохнул я, ошарашенный несусветной глупостью королевского отпрыска. — Наследник трона, будущий правитель, миллионер, живи — не хочу, а он взял и в петлю влез! Вот же придурок!!! — рассыпал я своё праведное негодование, всё больше поражаясь безумию покойного.

— Слышь, Лёнь, не руби с плеча, не осуждай человека. Ты же не знаешь какие у него основания были для такого деяния, — почему-то очень снисходительно возразил Меньшиков, отвернувшись к окну.

— Чего? Да какие на хрен основания? Ты живёшь в роскоши, в бабле купаешься, у тебя всё вообще есть, какого чёрта тебе не живётся? Какого дьявола тебе ещё надо? — воскликнул я, огорошено уставившись на Чуму.

— Ну мало ли почему человек решил уничтожить себя, а может он смысл жизни потерял? — невозмутимо вымолвил Евгений, всё ещё не поворачиваясь ко мне.

— Какой ещё, мать твою, смысл жизни? — огрызнулся я, желчно вспоминая о своей незавидной доли. — Судьба и так подарила этому парню всё, причём с самого рождения, чего ж ему ещё-то нужно было? По-моему, он просто зажравшаяся тварь!!! — гневно выпалил я, неистово сокрушаясь о том, что волей несправедливого жребия оказался не принцем, а убогим нищебродом.

— Ну, роскошь и бесчисленное бабло, ещё не гарантия счастья, — опять заспорил со мной Меньшиков, сумрачно задымив девственной сигаретой.

— Эх, ёшкин кот, мне бы его проблемы!!! — озлоблено выплюнул я, отирая полыхавшую голову, когда вдруг уснувшее радио заговорило снова:

— В калужской области защищая свою семью от убийц, мужчина зарезал четверых злоумышленников кухонным ножом, в следствии чего правоохранительными органами было заведено на него уголовное дело. За превышение необходимой самообороны потерпевшему грозит до восьми лет заключения, — сообщило радио и смокло будто похороненное на дне самой дремучей пещеры, впрочем, мне показалось что ему просто надоело болтать перед двумя лоботрясами.

— Мило… — прокомментировал Евгений вышеизложенное занимательнейшее уведомление, и я с ним мысленно согласился с ним, ибо правосудие нашей чудесной страны уникально и неподражаемо. Мне, кстати, тоже следует вести себя осторожнее, потому что Пугало может меня пристрелить, а я его нет, так как после меня посадят на добрых восемь лет, за то, что я слишком уж рьяно защищал свою жизнь! Поразмыслив об этом забавном факте, я всеобразно впал в уныние.

— Ладно, пошли смотреть что там такое важное на флэшке, а-то время поджимает, — допив кофе поторопил меня Чума, поднявшись со стула и развеяв мрачную паутину моих раздумий.

— Да уж… — согласился я, почувствовав холодок омерщвления на себе.

Взяв флэшку Евгений озадаченно повертел её перед собой, затем отправил в разъём ноутбука. Через полсекунды мы превратились в истуканы, уставившись в экран, где зайцем выпрыгнул чей-то стол, заваленный бумагами и канцелярским хламом. Тогда-то мне пришла на ум глупая мысль, что Пугало охотился за этим бухгалтерским столом, поскольку свой утратил, расколотив его о голову какого-нибудь несговорчивого должника. Наверное, эта дебильная мысль ударилась бы в новый оборот невообразимой тупости, но камера осторожно переместилась на раскрытую кем-то общую тетрадь и номер стационарного телефона вычертился перед нами загадочными, зловещими иероглифами: 88-12-35.

— Может это домашний телефон сатаны или папы римского?! — произнёс я, недоумённо глазея в ящик.

— Что, собственно говоря, по сути, одно и тоже, — подметил Женёк и мы дружно посмеялись над этим бесспорным обстоятельством, а номер висел перед нами ещё с минуту, пока запись не подпрыгнула, оборвавшись кромешной темнотой.

— А где же мультики? — в изумлении пробормотал Евгений, настойчиво разъезжая по перемотке и мультики не заставили себя долго ждать. Они выскочили наглой, откормленной харей, что хохоча прокричала в камеру: — Снимай, Капитоныч! Снимай как отдыхают российские депутаты!!!

— «Посмотри на эти рожи, в чём-то все они похожи!» — сразу же подумалось мне про эту неоспоримую особенность. Ну а далее мы с Чумой болванами взирали как замотанный в банное покрывало мужик, размахивая старым добрым кольтом, залпом осушил пол-литра заграничного алкоголя. — Капитоныч, ты снимаешь? Сейчас в тир играть будем! — крикнул толстомордый детина, пошатываясь и кренясь в разные стороны на каком-то богом забытом, нелюдимом поле.

— Снимаю Игорь Артемьевич! — радостно отозвался незримый оператор.

— Это он при таком шторме стрелять собирается? — скептически нахмурив уголки губ, изрёк Меньшиков, созерцая как шатает напившегося депутата.

— Очевидно да, — промолвил я, задумчиво отирая подбородок, когда видеокамера развернулась в бок, охватив проглотистым оком цепочку связанных и дрожащих женщин. Через миг, в объектив бесформенной кучей ввалился сам Игорь Артемьевич, крутанувшись вокруг своей оси, с выставленным оружием, так что оператор, опасаясь шальной пули, трусливо уронил голову едва ли не к траве.

— Испугался, протоплазма? — восторженно крякнул избранник народа, упоительно рассмеявшись и ткнув пистолетное дуло на подвывающих от ужаса пленниц.

— Он что, по ним стрелять будет? — ошарашено пробормотал Чума, уставившись на меня.

— Не может быть… — изумлённо пролепетал я, когда выкатив из-за плеча своё жабье рыло, славный депутат весело гаркнул: — Я щас стрелять по этим курицам буду! Смотри как это делает ленинец!

— Внимательнейшим образом смотрю, Игорь Артемьевич! — заверил хозяина исполнительный работник и ленинец принялся усердно целиться по трясущимся мишеням. Однако же, это было не просто, руку захмелевшего стрелка бросало из стороны в сторону, как судно в разъярившейся буре, но вопреки всем окаянным невзгодам выстрел всё равно прозвучал. Так, направляемая слепой фортуной, хмельная пуля угодила в предплечье светловолосой девушки и она рухнула, глухо замычав от боли заклеенным ртом. Ополоумев от жути, завыли и другие пленницы, таращась на полившуюся кровь выпученными плошками глаз, а Игорь Артемьевич разочарованно буркнул: — Эх, промазал!

Впрочем досадная неудача ничуть не остудила пыл целеустремлённого депутата и подражая отчаянным ковбоям из разудалых вестернов, он вновь постаравшись уравновесить ладонь, стрельнул, на удивление снайперски продырявив шею соседней брюнетке. Хрипя и колотясь в предсмертных судорогах, красотка свалилась на земь. Ужас раскроил черепа мне и Евгению, а народный избранник обрадовано хлопнул себя по колену. — Вот это по-коммунистически!!! — геройски выдохнул он, принявшись целиться заново. Щуря поросячьи глазёнки, пыхтя от натуги, раскачиваясь маятником и перебросив через перилла нижней губы розовый, толстый язык, ударник коммунистического труда снова выстрелил и вновь промахнулся, ранив совсем другую жертву. Таким незатейливым образом, спустя час, жизнерадостный Игорь Артемьевич, не смотря на все свои алкогольные промахи, однако же расстрелял всех до одной великомучениц. Последней бедняжке досталось особенно, пули изрешетили её всю, пока, наконец, парламентский заседатель не прострелил ей голову. Несчастная пала убитой, а ленинец обернувшись к камере, весело крикнул:

— Видал как надо стрелять по врагам революции?

— Изумительно вы стреляете, Игорь Артемьевич, — льстиво изрёк подхалим оператор, наведя крупный план на шатающееся и не помещавшееся в камеру лицо хозяина.

— Я ж депутат! Я ж коммунист! — гордо икнул толстяк, выпятив колесом мясистую грудь и напрасно пытаясь удержать равновесие.

— Известное дело, — угодливо молвил незаменимый приспешник, снимая как отважный стрелок согнувшись пополам, на подгибающихся ногах откатился в правую сторону, но всё-таки устоял, чудом не пробурив землю поросёночным носом.

— Капитоныч, будь добр, прибери отбросы, — разогнувшись утомлённо велел ленинец, допив до дна бутылку американского виски стоимостью в двадцать тысяч российских рублей.

— Не извольте беспокоиться, Игорь Артемьевич, приберём, — по обыкновению безмятежно успокоил депутата верный денщик. Тогда, довольный своим отдыхом на природе, бравый ковбой, подобрёл к нему и тыча упитанной физиономией в самое око камеры, словно бы пытаясь забраться в неё, с торжественной гордостью запел:

И вновь начинается бой! И сердцу тревожно в груди!

И Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди!

— Вот как отдыхают российские депутаты! — завершив эту восхитительную песню, многозначительно произнёс Игорь Артемьевич, потрясая над собой обожаемым пистолетом, но вдруг свалился мордой в полевую траву. Камера изумлённо наехала на депутата, нелепо барахтающегося в шелковистой мураве. — Что ж ты снимаешь, сука? — негодующе гавкнул слуге народный избранник, плескающейся в клевере расплывшимся лицом и съёмка торопливо оборвалась, не показав что же случилось дальше. Впрочем, несомненно после этого загородного пикничка трудолюбивый Игорь Артемьевич отправился на депутатское заседание, улучшать жизнь русского народа.

— Видимо, остаётся только позвонить по выше указанному номеру и всё уладится… — после пяти минут ошеломлённого молчания пророчески вымолвил я, не менее потрясённому другу, явно размышляющему о том, как славно умеют отдыхать депутаты.

— Послушай, дружище, а тебе совсем уже осточертела жизнь? — растерянно вопросил Чума, извлекая флэшку из ноутбука и возвратив её мне.

— Мне ещё нет, но те, кто гонятся за мной мало обеспокоены этим! — ответил я, в смятении поскребя висок и пряча депутатское видео в суму.

— Логично, — проронил Евгений с гениальностью Шерлока Холмса. — Ладно, не дрейфь. Идём покурим, — предложил он, после смутного безмолвия.

Солнце пролилось золотой метелью на наши скованные тягостными сумерками лица. Озабоченно зажмурившись, Евгений затянулся сигаретным дымом, я же увидел, что в небе кудрявыми овечками парили плюшевые облака. — Так этот псих просил тебя забросить эту милую вещицу на одиннадцатый канал? И это всё? — прислонившись к дверной раме плечом, осведомился Чума.

— Да, — исчерпывающе отмолвился я, не смотря на Меньшикова.

— А почему именно туда? — спросил Женёк скорей не у меня, а больше у себя.

— Не знаю, возможно Игорь Артемьевич ещё не перестрелял телевидение, — грустно предположил я, в виноградных листьях разглядывая пылавшее солнце.

— Надеюсь, ты догадаешься не соваться туда? — заглянув мне прямо в глаза, полюбопытствовал Евгений, и тревога вновь начала жечь мне сердце.

— Уже… — обронив взор под ноги, вымолвил я, случайно увидев муравьишку, с упорством Геракла тащущего кусочек сухой былинки к своему дому.

— И не вздумай, если только не хочешь вне очереди отправиться в мир иной, — мрачно пошутил Евгений, отняв от губ дымящуюся сигарету и зашагав к гаражу.

— Женёк, может ты передашь эту чёртову посылочку? — попробовал я избавиться от своих проблем, следуя за ним по пятам.

— И чем хорошим это обернётся, кроме того, что Игорь Артемьевич пригласит меня отобедать с ним на той же полянке? — справедливо и холодно поинтересовался Меньшиков, бросив на меня чёрствый, саркастический взгляд. — Клянусь папой римским и всей его фантастической церковью, я бы помог тебе, Лёха, просто чего-то пожить малость хочется, — отшвырнув выкуренную сигарету, проговорил он и я понял, что дальнейшие уговоры бессмысленны, как предвыборные обещания политиков. Собственно говоря, я бы тоже отказался от такого нелестного предложения, просто на моём незавидном месте повезло оказаться именно мне, а не Женьку.

«Эх, придётся выпутываться самому»! — сам себе, опечаленно разъяснил я, то что давно уже было очевидно и ещё больше огорчился от этого. Нисколько не замечая моего бедствия Евгений, сел за стекло своего пижонского бардового «Мерседеса», и я услышал, как ожил его мотор.

— Тебя подбросить куда-нибудь? — любезно, осведомился Чума, искусно поймав в салоне джазовую радио волну.

— До морга, если не сложно, — попросил я, криво усмехнувшись.

— Не язви, парень, мне тоже паршиво, — изрёк на прощанье Евгений, пытаясь выказать своё сострадание и верно не зная, что ещё сказать. — Прими добрый совет, дружище. Выбрось эту вищецу на хрен и исчезни. На море сгоняй, а там, возможно всё стихнет, — наставнически порекомендовал Чума, откинув руку на сиденье.

— Не плохо бы, конечно, в Сочи укатить, однако на мои гроши только на сердобский пруд завалиться можно. Думаю, там и расположусь, или под мостом, у маслозавода! — злобно сострил я, отрешённым взглядом упираясь в приятеля. — Да и честно говоря, сомневаюсь в том, что мои обожатели прекратят поиски, — пророчески предугадал я, удручённо запахнув на себе ветровку.

— Во всяком случае попробуй основательней затеряться, других вариантов у тебя нет, — благоразумно посоветовал Меньшиков, закатав рукава чёрной кофты, до локтей.

— Тогда закопаюсь где-нибудь в Мазановке, там можно затеряться, причём на вечно! — сумрачно отозвался я, потирая шею.

— Ты, главное не робей, а там посмотрим, как быть, — ободряюще изрёк Чума, левой ладонью обхватив пластиковый обруч руля. — Не забудь про день рождения Гренина, мы будем ждать тебя, — предупредил он, мигнув поворотниками.

— Не особенно ждите, покойники обычно не приходят на торжества! — съязвил я, отвернувшись от него.

— Ну, как знаешь… Удачи тебе, пока, — пасмурно отозвался Меньшиков из окна и машина плавно тронулась в путь, исчезнув за когортами яблонь.

— И тебе… — тоскливо выронил я, как в гиблом болоте увязнув в одиночестве. Знаю, что скверно в такой поганой ситуации о помощи просить, а всё равно обидно не получить её!

«Да-а, паршивы мои дела»! — очень невесело догадался я, выбравшись из яблочного сада и зашагав в сторону железной дороги.

Четвёртый офицерский проезд был короток, едва ли не как хвост бульдога, и вскоре он привёл меня к лесопосадке, за чьей ситцевой листвой бескрайней полосой тянулась рельсовая колея. Поблизости громко и пугающе завопил тепловоз, всем возвещая о своём появлении. Инстинктивно я отстранился прочь и по ту сторону дощатых заборов меня, словно врага народа, облаяли собаки. Товарный поезд пронёсся мрачной стрелой, мелькая нефтяными цистернами и вагонами для перевозки угля. Две назойливые шавки, выскочив из-под калитки холёного дома, с противным лаем набросились на меня. Одна паршивка едва не укусила мой потрёпанный жизнью кроссовок, но я вовремя прибавил шаг. Сообщница её рассчитывала цапнуть мою ногу, но я развернулся к негодяйке и грозно притопнул на неё, чем здорово напугал. Скверные болонки молнией отпрянули от меня, со злобным рычаньем бросившись бежать к своей калитке, щеголявшей синим почтовым ящиком. Злорадно празднуя победу, я презрительно рассмеялся над капитулировавшими бандитками тогда-то меня крепко отшвырнуло и подкинуло. Очки мои комически съехали набекрень, всё же необъяснимым чудом оставшись на мне, я же кубарем отлетел к рытвине, которую чуть было не пропахал носом. Обрушившись на спину, я сообразил, что моя правая нога заныла тупой болью, а бирюзовая «Рено» хищно уставилась на меня зеркальной челюстью бампера.

«А-а-а-а-а-а, меня нашли! Сейчас пришибут!» — просквозили во мне остервенелые мысли. — «Но как-нибудь, всё-таки, нужно попытаться отбиться…» — судорожно крикнули мои, бушующие мысли. В надежде подняться, я отчаянно цеплялся за землю уже видя над собой кошмарную тень Пугало, его звериную рожу и яростные глазища. Забарахтавшись как жук в трясине, я попробовал перевернуться, чтобы вскочить на ноги, но ничего не вышло и ужас будто цыплёнка поглотил меня с потрохами, а в глазах до слепоты потемнело.

— Вы живы? — сквозь загустелую наволочку темноты, нежданно, очень ласковым голосом воскликнул киллер. В изумлении я уставился на него скособоченными линзами очков, поняв, что нахожусь в объятиях девушки.

— Спасибо, но благодаря вам, не очень… Так что, если вы не поленитесь и снова протараните меня, я вовсе окочурюсь! — пробормотал я, рассматривая её обворожительное лицо.

— А может отвезти вас в больницу? — взволнованно прощебетала красотка, сжимая мои руки.

— Вам мало столкновения, хотите добить меня поликлиникой? — полюбопытствовал я, кривобокими очками моргая глазам незнакомки.

— Но я хочу, чтоб вас проверили. А вдруг… — приседая на корточки, встревожено сказала она.

— Мне хватит и вашего поцелуя, — проронил я, привалившись к бирюзовому, как её удивительные глаза, крылу иномарки.

— Только скажите, что с вами всё в порядке, — по-прежнему обеспокоено промолвила красавица, не отпуская моих ладоней.

— Я здоров! — обрадовано возгласил я, самый очевидный в мире ответ и растянул улыбку до ушей.

Незнакомка тоже загадочно улыбнулась и стала ещё привлекательней. Очаровательное лицо застенчиво преклонилось, и я увидел, как янтарные волосы застлали своими колосьями розовый холмик её щеки. — Если вы скажите мне, где обычно ездите, я буду жить на этих дорогах, — произнёс я с кривобокой ухмылкой балбеса, поправляя очки и она рассмеялась.

— А я буду впредь осторожна, — улыбнулась дорожная фея, грациозно отведя спелую рожь волос с щеки.

— Я вам так не понравился? — жуликовато спросил я, видя, что в голубых очах барышни, вновь заплескались искорки смеха.

— Я не свободна! — кокетливо объявила она, обволакиваясь какой-то лукавой прелестью. Да-да, именно таких милашек, во славу божию как раз и сжигала благословенная святая инквизиция, со всем, так сказать, доброхристианским усердием.

— Опять пролетел… — с досадливой усмешкой изобличил я свою неудачу, потупив взор.

— Бывает, — проворковала она, поднявшись и я впервые уразумел, какие у неё восхитительные ножки. — Мне кажется, что вы должны принять от меня ещё кое-что… — сказала она, выудив из «Рено» пластиковую сумочку Ив Сен Лоран и достав из её таинственных недр итальянский кошелёк.

— Даже не вздумайте, а то ведь я могу и обидеться! — запротестовал я, разгадав её намерения.

— Но я же виновата… — заметила очаровашка, упрямо вознамерившись подкупить меня.

— Если вам уже некуда девать свои деньги, то подарите что-нибудь брошенным малюткам из детского дома. Я же, своё получил, — твёрдо отрезал я и незнакомка сдалась.

— Ну, как знаете… Если вам так уж ничего не нужно, я поеду своей дорогой, — проронила она, прибирая кошелёк в сумочку.

— А я поковыляю! — философски произнёс я, отряхая испачканные джинсы. — Значит мы не можем продолжить знакомство? — в беспризорной, жалкой надежде поинтересовался я и девушка немо, но очень красноречиво покачала головой. Потирая нос, я расстроено созерцал, как принцесса возвратилась в карету, захлопнув изящную дверцу, чтобы навсегда скрыться от меня. — Тогда хотя бы имя назовите! — взмолился я, скрывая огромное разочарование в чердачке своей души. Призадумавшись, дорожная королева обратила на меня очаровательное лицо и подарив снисходительную улыбку, произнесла: — Светлана.

Через миг иномарка вальяжно отодвинулась вспять и пренебрежительно объехав меня, уплыла за поворот.

«Интересно, я ей хоть сколько-нибудь понравился? — огорчённо подумал я, упираясь взглядом в безликую пустоту, где исчезла бирюзовая Рено. — А-а-а, забудь! Она и не вспомнит о тебе!» — объяснили мне всю печальную истину мои благоразумные мысли, и я побрёл к вокзалу под руку с холодным одиночеством.

Глава 12: Откровение Суры

Задёрнувшись полинялым бурьяном облаков, небо тосковало, необъяснимой, осенистой грустью, распростёршись над мглистой рекой и безголовый труп осклизлой тухлятиной плюхнулся на каменное бедро набережной.

— О-о-ой… — с отвращением на пухлом лице выдохнул капитан Свинин, брезгливо оглядывая жуткий улов. — Ну вот, пожалуйста, вытащили сокровище! — угрюмо пробормотал полицейский, позади которого чиркнула зелёная вспышка фотокамеры.

— Филя Гнусавый, собственной персоной и во всей красе, — сумрачно пробаял толстяк, почесав чёрную поросячью щетину на первом подбородке.

— А кто он? — поинтересовался Меньшиков, хмуро оглядывая посинелую, искромсанную ножом шею мертвеца, его раскисшие лапшой брюки и красную майку.

— Крупный наркоторговец… достопримечательная личность в общем! — пояснил Свинин, утомлённо отирая короткий, жирный загривок.

— Как же ты опознал его без головы? — осведомился Евгений, не отрывая глаз от убитого.

— А вон, смотри, на предплечье наколочка у него, в виде скорпиона, такая только у Гнусавого была, — сказал капитан, лениво качнув упитанным пальцем и журналист рассмотрел, что склизкую и дряблую как холодец, руку мертвеца венчает ядовитая гадина взметнувшая для убийства крюк своего жала. — Вот и допрыгался, Гнусавый, так что лучше б мы его не вылавливали, — огорчённо провещал слуга закона, оправляя громадное брюхо, стогом пузырившееся под синей полицейской рубашкой.

— Ну и как думаешь, кто его притопил? — полюбопытствовал Меньшиков, ожидая от приятеля какую-нибудь толковую версию.

— Да кто угодно, Жень! — брякнул в ответ Свинин, развернув к Евгению мелкие, выпученные пуговицы глаз. — Наркоши, которых он привечал, бандюги, с которыми у него разногласия были, родители наркош, которые его ненавидели… Список подозреваемых широк и нескончаем, как запросы моей мегеры! — рассудительно возвестил офицер, уныло потирая ладони. Когда вдруг к лакированным носкам его туфель, губительной, скверной тварью подкралась мертвящая адская тень. Оторопев, Василий настороженно распрямил спину, будто всесокрушающее, страшное зло обхватило его своими железными когтями. Незримым, но неизменно верным оком предчувствия капитан ощутил гиблое присутствие ужасающей беды. В следующее мгновение угрюмые туманы скорби заволокли блюстителя порядка и медленно хрустя заржавевшими, шейными позвонками, он обернулся. В то же мгновение, сверлящий на сквозь взгляд патологоанатома рассёк Василия чудовищной секирой. Лишённое всяческой мягкости, продолговатое лицо медико-криминального эксперта затянутое сумрачной худобой, окоченело в циничной, пренебрежительной мине.

— Гробокладбищенский… — озлоблено проскрипел Свинин, раздувая ноздри. — А я было думал, что не так плохи мои дела, да вот тебя чёрт послал нечисть загробная! — проворчал полицейский, грозно стискивая кулаки, будто намериваясь совершить жестокое нападение.

— На тебя тоже смотреть не радость, где труп? — отозвался знаток смерти, брезгливо скривив тонкие скребки губ.

— Можешь забирать… — объявил Свинин, указав на плавающую гниль мертвеца.

— Великолепно, — напыщенно бросил Гробокладбищенский, и задрав к верху длинный крюк носа, направился к раскиселившемуся праху.

— Однако, что-то вы не ладите, парни, — озадаченно произнёс Меньшиков, закатывая рукава модной, дорогой рубахи и капитан боязливо пригнулся к его плечу.

— Да ты посмотри на него, это ж не человек, Дракула, на хрен, и фамилия у него Гробокладбищенский!!! — зашептал он перемороженным голосом на ухо приятелю, передёргиваясь и боязливо вздувая ноздри.

— С вампирами надо быть смелее, — отмолвился Меньшиков, без опасений подойдя к удивительному криминалисту, что увлечённо изучал обезглавленный труп.

— Что можете сказать, доктор? — спросил Евгений, надеясь услышать сокровенную подсказку для предстоящей журнальной статьи.

— Моё любимое, расчленёночка! — неожиданно радостно проворковал знаток смерти, рассматривая кошмарные кратеры язв, отслоения раскисшей кожи и проказу тухляти гниющего мертвеца. — Головы, как видите, нет, на шее рваная рана, предположительно нанесённая ручной пилой, — задумчиво промурлыкал Гробокладбищенский, поглаживая острый подбородок. — Это, честно говоря, больше всего и расстраивает, я бы рекомендовал брать пилу менее крупную, тогда шов выглядел бы эстетичнее. Эх, колоссальное упущение совершили убийцы! — раздосадовано упрекнул он неизвестных злодеев и Евгений озадаченно нашарил в кармане сигарету. — Смерть была невыразимо мучительной, — меж тем продолжал монолог рассуждений чудесный эксперт, трепеща и млея от какого-то необыкновенного наслаждения. — Что ж, теперь, по крайней мере, головные боли и насморк утопленнику не страшны. А в целом прекрасно, — расплываясь в карамельной улыбке, умозаключил завзятый исследователь смерти. — Судя по гниению тканей умер товарищ примерно неделю назад. Однако, всё же, нет в мире истинного совершенства, поскольку если бы данный гражданин полежал в реке ещё хотя бы пару деньков, картина разложения, была куда более живописной, а, следовательно, впечатляющей! — сожалеюще возвестил Гробокладбищенский, кривя мёрзлую улыбку. — Жаль нельзя лицезреть этого великолепия. Феерического зрелища, к огромному прискорбию, лишились все мы, ибо погорельцы и утопленники есть самые очаровательные трупы, — посетовал ценитель мертвечины, раздосадовано скребя чрезвычайно нестриженными ногтями свою ладонь. — Ну да ладно, огорчения в нашей жизни отнюдь нередки, пойду выпью чашечку кофе и малость пофантазирую, всё-таки я в душе большой художник и отсутствие натуры не проблема для моего вдохновения, — философски, с ухмылкой маньяка-потрошителя пояснил Гробокладбищенский. — Приятного дня, — дружелюбно пожелал он ошеломлённому слушателю, злокозненно ссутулившись.

— До свидания… — выронил Евгений, сражённый нравом, образом мыслей и пристрастиями криминального гения, который уже было вознамерился уйти, но вдруг замер и развернулся к падали.

— Нет, всё-таки не могу отказать себе в последнем капризе… — вымолвил обожатель смерти и приблизившись к разлагающемуся праху, он присел на корточки, с великим удовольствием принявшись обнюхивать смрадную дохлятину. — Великолепно! Великолепно… — сладостно приговаривал доктор, обоняя мерзкую стерву словно букет благоухающих цветов. Вдоволь натешившись, Гробокладбищенский отвёл от мертвеца длинный крюк носа, возвратившись к огорошенному Евгению.

— Восхитительная, ни с чем не сравнимая прелесть. Всё-таки можно постигнуть смерть до конца, только лишь вдохнув её запах!!! — изрёк поклонник мёртвости, простившись с онемевшим художником.

— Вот пакость, ни хрена нет! Ни одной улики, ни единой зацепочки и даже башки нет! Где теперь её искать? — меж тем, огорчённо раздувая щёки, проворчал отиравшийся рядом Свинин.

— Где искать? — возгласил Гробокладбищенский, ненароком услышавший полные трагической грусти, рассуждения капитана. — Об этом не худо бы Бегемота спросить! — возвестил он рассчитывая произвести эффектную сцену. Однако же в виду того, что Свинин в жизни не читал «Мастера и Маргариты», да и вообще существование литературы как-то особенно не замечал, то остроумное замечание доктора всего лишь ввергло его в трясину недомыслия.

— У-у… Какого ещё Бегемота? — охнул Василий, недоумённо высунувшись из-за Меньшикова.

— Который в реке живёт, дебил, и какает смешно! — рассержено вмазал оплеуху сарказма обожатель смерти.

— Чего? — взбычился офицер, посчитавший себя крайне и незаслуженно оскорблённым. — Ты на что это намёкиваешь! Ты на что это намёкиваешь, гнида могильная? — разгневанно крикнул Василий, угрожающе надвигаясь на классового и заклятейшего своего врага.

— Не теряйте головы, почтенный, всё-таки вопреки всем своим дефектам и отклонениям она хранит в себе некоторое количество разума, хотя и ничтожно крошечное, — ничуть не робея и не смущаясь бросил в ответ подлый насмешник. — Впрочем конкретно твою голову с успехом можно использовать вместо цветочного горшка или сделать из неё погремушку, толку вышло бы не в пример больше! — уязвил Гробокладбищенский, ехидно кривя узкие скрепки губ и Василия тряхнуло клубком поднявшейся к горлу тошноты.

— Пропади мерзость! — рявкнул Свинин, рванувшись на неприятеля с видом человека, задумавшего совершить жестокое рукоприкладство, но Евгений ухватил капитана за плечи, весьма кстати предотвратив трагическое бедствие. — Пропади мерзость! — разгневанно плюнул в недруга беспомощный офицер, тщетно пытавшийся ударить обидчика ногами.

— Только после того как составлю характеристику на тебя, — невозмутимо произнёс Гробокладбищенский, с наледью презрения, направившись к своей алой «Вольво». — Ах ты… ах ты… Да ты… Да я тебя, гнида… — перегретым чайником заквохтал разозлённый Василий, подбрасывая кулаки.

— Спокойно, Вась, не горячись, — вмешался Чума, удерживая товарища.

— Убью тварюгу… — гаркнул Свинин, дрелью взора буравя костлявую спину Гробокладбищенского.

— Товарищ капитан, разрешите доложить? — тем часом не смело попросил долговязый и худой, как швабра, младший лейтенант.

— Давай Петь, соверши подвиг, скажи, что всё распутал! — воодушевлённо ахнул Свинин, позабыв даже о заклятом своём враге и паренёк ещё больше смутился.

— Ну, тут всё плохо, товарищ капитан. Следов нет… — изрёк лейтенант Синицын, виновато понуряя взор.

— Замечательно, Петя! — немедленно и почему-то весело, прокомментировал этот досадный факт Свинин.

— Свидетелей нет… — продолжил Пётр горький перечень неудач, конфузливо потирая рукав своей формы.

— И свидетелей нет! Очень хорошо! — не менее обрадовано воскликнул толстяк, будто уже раскрыл это пропащее злодеяние. — А зачем они нам нужны? Мы ведь так вдвое быстрее преступление раскроем, а это нам ничуть не интересно, правда, Петрух? — иронически вопросил Свинин, уставившись на парня хвалебным, одобрительным взглядом.

— Зацепок тоже никаких… — совсем удручённо проговорил тогда Синицын и капитан торжественно обнял его, как делают это перед вручением награды.

— Спасибо Петя, порадовал! Порадовал! — благодарно проронил Василий, похлопывая лейтенанта по тощему плечу. — Теперь спать буду спокойно, что точно ни хрена не найдём, — выдохнул он, глянув на мрачно курившего Меньшикова. — Иди братец, иди… Ты своё героическое дело сделал, дальше я думать буду! — по-отечески произнёс Свинин, и его молодой напарник послушно удалился, понуро свесив длинный нос.

— Вот так вот! Утопиться хочется, Женя, вслед за Гнусавым, — обернувшись к Меньшикову, поделился личными мироощущениями доблестный сотрудник полиции, озабоченно раздувая толстые щёки.

— Понимаю, — сумеречно проронил Чума, отрешённо рассматривая серую в разносящихся тучах реку. — Ладно, Вась, ты если, что разведаешь любопытного, шепни мне, — попросил он, глазами уперевшись в изломанную буквенными извилинами красную змейку граффити.

— Ага, только не надейся, Жень. Сам же слышал, чего Петруха сказал, — отмолвился Свинин, многозначительно подмигнув старому другу.

— Думаешь всё безнадёжно? — вопросил Меньшиков, всмотревшись в мутные, как сама печаль, волны Суры.

— Ну почему? Есть большой шанс, что того, кто отрезал Гнусавому башку страшно замучает совесть и он явится к нам в отделение с чистосердечным покаянием и головой убитого под мышкой! — пожав плечами, ободряюще заявил полицейский.

— Это обнадёживает, — мрачно сострил Евгений, пасмурным взором обведя бетонный обод набережной, когда Василий оглянулся на тухлые, желеобразные останки.

— Эх, Филя, Филя, что ж ты, гнида паскудная, нормально не сдох, так чтобы тебя вообще никогда не отыскали? — с огромным укором обратился Свинин к покойному, но труп безразлично молчал. — Расследуй теперь, кто, где, когда… — бедственно вздохнул опечаленный капитан, в превеликом расстройстве уткнувшись тоскующим взором в поблёкшие небеса.

Глава 13: Детские шалости

Обогнав неказистого, замаранного «Жигулёнка» необъятный «Форд» с кротостью смиренной овечки подвёл мощные шины к дорогим итальянским туфлям, в чёрном зеркале своего глянца отразив импозантный образ сорокалетнего мужчины.

— Здравствуйте, Владимир Александрович! — выдвинув белёсую, коротко стриженную, голову из окна, изрёк молодой водитель. Старательно тягающий неподъёмную штангу в городской качалке, Влад походил на хмурую скалу и мог запросто свернуть шею любому нехорошему человеку. Огромный, как сам джип, которым он управлял, этот парень вовсе не был прост. Вопреки обличью устрашающей своей фактуры, Влад любил интересные книги, слушал исключительно классику, обожал своеобразно пошутить и на его белом, квадратном лице, время от времени играла загадочная, хитроватая улыбка, из-за пугающих размеров великана порой казавшаяся людоедской. Алкоголем Влад не увлекался, точнее совсем не пил, неустанно и назидательно повторяя любимую мораль своим менее беспечным приятелям: — Вы всякую дрянь пьёте чтоб вам весело было? Чтобы было весело нужна фантазия, а не бухло!

В общем этот невероятный исполин имел особенность поражать воображение не только глыбами мышц.

— Добрый день, Влад, — дружески произнёс Корсаров, пожимая ладонь своего ответственного работника, что была размером с хорошую сковородку. — Поехали к детишкам. Давно их не видел, — с метелицей сожаления изрёк банкир, усаживаясь в просторный салон.

— Сейчас сделаем, Владимир Александрович, — радостно отозвался силач и тронувшись внедорожник могучим колесом раздавил тусклое зеркало дорожной лужи. Искусно правя штурвалом автомобиля Влад улыбался даже постовым, так будто смог достать редкое коллекционное издание классической литературы, но из радио пошлой чепухой загнусавил попсовый попрыгунчик и хорошее настроение Влада смыло в туалетной бачок.

— Владимир Александрович, выключить эту дрянь? — поинтересовался великан, обернув к хозяину профиль с мрачной золой неприязни.

— Окажи услугу, Влад, — согласно молвил Корсаров и гигант с облегчением переменил волну. — Развелось мрази на эстраде… — хмуро буркнул Владимир, отвернувшись к прорези окна. Избавившись от растленной помойки Влад несколько приободрился, но вскоре помрачнел, ещё больше чем от извращённого блеянья попсы, ибо детский дом унылой тюрьмой выволокся из-за поворота.

— А ведь не должно быть в мире брошенных детей. Детские дома огромный позор народа!!! — морщась от горечи произнёс Владислав, свободной от управления ладонью сминая на груди ворот рубахи.

— В мире и подлости не должно быть… — возразил банкир, гнетущим молчанием выразив всю свою печаль.

— Что же делать, Владимир Александрович? — растерянно и горько проронил Влад, словно нехотя притормозив у сеточной, ржавой ограды.

— Противостоять, — чёрство отозвался Корсаров и оправив бежевый галстук, выбрался из металлических внутренностей «Форда». Вглядываясь в уныло-серые плиты стен, финансовый магнат постоял в безмолвии с затаённой у сердца тоской, будто шагая по неувядающим следам давно минувшего детства. Ещё не приблизился он к хмурым, навевающим безутешную грусть, стенам казённого дома, как радостная детвора облепила его драгоценный пиджак, из чёрного атласа, осыпая миллионера счастливыми приветствиями, смехом и улыбками. Да, улыбки и смех были чрезвычайно редки в этих угрюмых, безжизненных вольерах, но, когда приезжал Владимир, они волшебными бабочками загорались на детских молчаливых лицах.

— Привет, привет. Ну, как вы тут поживаете? — обнимая ликующую детвору игриво вопрошал банкир, разом потерявший всю свою коммерческую солидность и на широком лице Влада, с любопытством, наблюдавшим за фантастической сценой из автомобильного окна, вновь заискрилась скупая улыбка.

— Хорошо! — хором воскликнули малыши, гуще обступая доброго гостя.

— Дядя Володя, а ты нам подарки привёз? — с большой любознательностью спросил веснушчатый мальчишка, жмурясь от нечаянно проступившего солнца.

— Конечно, привёз, Петенька! Сейчас подарю, только, чур, не толкаться, — добавил Корсаров, подав Владу знак и отворив громоздкий багажник джипа, силач достал здоровенный красный мешок с игрушками, который взвалил на себя, будто пушинку.

— Что надо сказать, дети? — заискивающе пропела курицей подлетевшая директриса. Сорокалетняя полная женщина, запыхавшаяся от спешки, теперь улыбалась Корсарову, точно европейскому монарху.

— Спасибо, дядя Володя! — грянул хор малышей, и Татьяна Сергеевна наигранно рассмеялась, восторженно заламывая руки на полновесной груди.

— Пожалуйста, дорогие, — любяще изрёк Владимир, обнимая детишек. — А ну, быстро за подарками… — прикрикнул он и счастливая детвора воробьиной стайкой перебросилась к подошедшему Владу.

— Большое спасибо вам, Владимир Александрович. Что бы мы без вас делали? — благодарно сказала управляющая, нервозно сцепляя пальцы.

— Пустяки. Дети должны быть счастливы, насколько это возможно, — холодно изрёк благотворитель, смотря как позабывшие о своих горестях малыши расхватывают игрушки. — А давайте-ка я вам помогу… — смеясь предложил банкир, шагнув к водителю и выудив из мешка акварельные краски с фломастерами. — Это у нас для Кристины, она обязательно станет художницей! — торжественно сказал Корсаров, вручая цветные упаковки девочке, чьи русые, вьющиеся локоны покрывала голубая косыночка. — А это для Сашеньки… — объявил щедрый даритель и мальчик получил дивный игрушечный пистолет. — Мячик для Алёнки, медвежонок для Оленьки, меч-кладенец для Андрейки. Не толкайтесь, не толкайтесь, всем хватит! — балагурил Владимир, распихивая подарки по детским рукам. — Так, это ещё что такое? — удивлённо воскликнул мужчина, завидя синяк под глазом у рыжего мальчугана.

— Мы с Серёжкой из-за машинки подрались, — смущаясь, сообщил Максим, не смело показав пластмассовый камазик.

— Нашли из-за чего драться! — прикрикнул тогда Владимир, критически разглядывая обоих сорванцов. — Я вам завтра десяток таких же машинок привезу. И не ссориться больше, не то пожалуюсь Змею Горынычу, уж он-то вас проучит! — строго пригрозил толстосум, одним глазом покосившись на Влада, который рассмеялся в нос, при упоминании об этом свирепом трёхглавом монстре, которого боялись все без исключения малыши. — Вы лучше скажите, ребятки, хорошо вы кушаете? Татьяна Сергеевна фруктами вас угощает? — поинтересовался Корсаров, раздавая альбомы, тетрадки и куклы, а владычица детского дома выпилила ему ещё большую счастливо-пресвятую улыбку, горящую с боку золотым зубом.

— Угощает, дядя Володя! — отмолвились дети, увлечённые новыми игрушками и директорша в облегчении, подогнула дрожащие колени.

— Ой… ах… А я… а я сейчас чай приготовлю, Владимир Александрович. Не откажите… — запыхтела она взбалмошной клушей, раскачиваясь и расшаркиваясь перед важным посетителем.

— Хорошо, по чаёвничаю немного, — отстранённо уступил благотворитель и мадам сдуло ветром.

— Мы сейчас… мы скоро… — задребезжала она на бегу, испарившись в неухоженной норе казённой общаги. Впрочем, Корсаров не слышал её, прелестная малютка, в стороне ото всех одиноко собиравшая узорчатые, кленовые листья, увлекла мужчину. Обособленная, равнодушная к щедрому гостю, она не бежала к ярким подаркам как все дети и как будто вовсе не хотела игрушек, словно букетик из зелёных листьев являлся самым дорогим для неё сокровищем.

— «Очевидно новенькая,» — догадался Владимир, рассматривая её небогатое серенькое платьице и тёмные, скромные туфельки. — Эй, иди сюда… — окликнул он кроху, и она возвела на него свои благоразумные, цвета смолы очи, но с места не двинулась. — «Наверное, боится меня…» — подумал меценат и взяв из рук водителя маленького плюшевого медвежонка, сам зашагал к малютке. — Не бойся, я не обижу, — с улыбкой пообещал он, склонившись к загадочным, чёрным глазкам.

— А я и не боюсь, — отмолвилась крошка, совсем по-взрослому взирая на солидного мужчину.

— Молодец, тогда держи подарок, — сказал банкир, протянув мягкую игрушку, но девчонка почему-то вовсе не торопилась принять её.

— Тебе не понравился мишка? — озадаченно спросил Корсаров, досадливо сжав плюшевое ухо милого зверька.

— Он мне не нужен, — промолвило дитя, безразлично отвернувшись от медвежонка.

— Тогда что ты хочешь? — осведомился Владимир, настойчиво стараясь подобрать заветный ключик к маленькому сердцу.

— Я хочу сделать подарок тебе, — вдруг сказала малютка, вложив в ладонь изумлённого миллионера свой гостинец и старинное золото медальона перелилось мрачным сиянием заходящего солнца.

— Что это? — спросил Владимир, рассматривая кулон и совершенно не понимая откуда у малолетней беспризорницы такая дорогая вещь.

— Подарок! — ответила малышка и невинно моргнув бойкими глазками, побежала прочь.

— Куда ты? — словно пробудившись, воскликнул Корсаров и бросился в погоню, но девочка шмыгнула за лиловые колосья сирени. Едва не оцарапавшись, Владимир растолкал прекрасные гроздья ветвей, но черноволосая проказница испарилась, и в распаде мыслей банкир уставился в дождливую пустоту.

— Владимир Александрович, а у нас всё готово! — радостно сверкая зубом, крикнула подоспевшая директриса.

— Что? — озадаченно переспросил Корсаров, оглянувшись на женщину будто на свою кухонную тумбочку.

— Чай, готов. Идёмте… — напомнила она, калачом растопырив полные руки.

— Ах, да… — растерянно проронил финансовый воротила, отступив от сиреневых кустов. — Татьяна Сергеевна, у вас появился новый ребёнок? — спросил он, шагая под чутким присмотром директорши и всё ещё высматривая пропавшую малютку.

— Какой ребёнок? — непонимающе проронила содержательница приюта, при этом не забывая шире улыбаться.

— Девочка, лет пяти… черноволосая. Я только что разговаривал с ней… — пояснил Корсаров, раздробленно оглянувшись на фиолетовый иней сирени.

— Девочка? Черноволосая? — недоумевающе переспросила мадам, кривым бубликом скомкав полные губы. — Э-э… вы что-то путаете. Никакой такой девочки у нас нет, — припомнила она, закусив язык драгоценным зубом.

— Но я сейчас видел её… — смятенно провещал Владимир, сжимая в ладони древнее золото.

— Все дети у нас прежние и новых к нам не поступало, — качнув упитанными плечами, возразила директорша. — Владимир Александрович, вам что-то показалось, — уведомила она, торжественно растворяя перед гостем некрашеные двери.

— Должно быть… — пасмурно согласился Владимир, потерянно глянув на печальное изваяние клёна, а между тем клубнично-красный столик детского кафе, упорно отвергал тридцатипятилетнего, небритого мужчину, беззаботно и восторженно тянувшего апельсиновый сок, через белую, пластиковую трубочку, вьющуюся из весёлого, радужного стаканчика.

Внешне походивший на отъявленного пирата, Евгений казался чем-то ненормальным среди разноцветных столиков, мягких игрушек и карнавально-праздничных блёсток заснеживших собой это милое заведение. Поэтому на фантастического посетителя косились все — родители, угощавшие малышей сладостями, официантки, снующие с подносами печенья и лимонада, сами дети, заворожёно тыкавшие крохотными пальчиками в Чуму и радостно смеявшиеся при этом.

— Что-нибудь закажите? — осторожно поинтересовалась девушка, в розовом платье феи, у обросшего щетиной флибустьера. Тогда, возведя на неё каверзный взгляд, Меньшиков осознал, что юная особа его боится, поэтому расползшись полуманиакальной улыбкой, Евгений дружелюбно проговорил: — Печеньку.

Изумление, ужас и сумрак в одно мгновение проступили на очаровательной фее, уставившейся в разбойничье лицо маргинала.

— Се-сейчас принесу… — оторопело выронила она, поспешив скрыться, когда вафельно-сказочные двери кафе распахнулись и здоровенный лысый бугай, звякавший толстенной золотой цепью на бычьей шее, огорошенным взглядом окинул столики, бантики, рюшечки и детишек.

— Ты чего-нибудь, понимаешь, братан? Это чё за Диснейленд? — ошарашено пробубнил он мелкому, щуплому охраннику за своей богатырской спиной. Хилый телохранитель смятенно пожал узенькими, обмотанными представительным пиджачком, плечами, ничего не найдя сказать в ответ. Тогда амбал вычертил не смелый шаг, едва не свалившись на пол от того, что громадный плюшевый петух подскочил к нему и уткнувшись здоровенным жёлтым клювом в лысину, горласто прокричал в самое ухо:

— Если хочешь быть весёлым, кушай с Петей торт и коллу!!!

— Отвали петушара, по-хорошему прошу!.. — взволнованно пробасил громила, по кличке Кабан, робко отмахиваясь и пятясь в растерянности от громадной птицы. Чахлый охранник едва успел прошмыгнуть мимо назойливого Пети, укрывшись за могучей спиной хозяина. — Ё-моё, куда мы попали? — почти испуганно возгласил изумлённый детина, наконец-то заметив поодаль дьявольски усмехавшегося Меньшикова. Тогда смятенный бугай поспешил к школьному товарищу, словно утопающий выброшенный кораблекрушением в океан и мчащийся по бушующим волнам к замаячившему в дали спасительному берегу.

— Здравствуй, Ильюша, — радостно изрёк Евгений, на чей столик милая фея, так чтобы не попадаться безумцу на глаза, вытянувшись на цыпочках, виртуозно перебросила квадратную чашу печений.

— Ваш заказ… — боязливо пискнула она, заторопившись поскорее скрыться, но разбойник ловко ухватил её за руку и возвратил к себе, будто собравшись вонзить ей под рёбра нож. От ужаса бедная девушка едва не закричала, а Чума, развернул к ней свою небритую физиономию и дружелюбно сказал: — Спасибо.

До смерти перепугав красотку, Меньшиков отпустил её запястье, и фея скрылась, второпях едва не обрушившись на подвернувшегося амбала.

— Ну, дружище, угостить тебя чайком? Или пирожного пожуёшь? — каверзно поинтересовался Евгений, обернувшись к подошедшему громиле и тому почудилось будто его хотят свести с ума.

— Э-э-э-э-э-э… — ошарашено промычал он и Меньшиков вразумительно сказал: — Садись Ильюша, садись, а то что-то вид у тебя не здоровый!

Тогда, по жабьи выкатив мелкие глазки, детина послушно плюхнулся в оранжевое седло детского стульчика, в изумлении ахнув: — Да ты чего, Жека? Ты совсем, в натуре, отморозился, меня пирожными кормить? И вообще, куда ты меня приволок, чё за детский садик, ёлки ветвистые?

— Расслабься, кабанчик, просто хотелось сводить тебя туда, где ты ни разу ещё не бывал, — невозмутимо улыбнулся Евгений, глотнув сока. — Поначалу мне пришла мысль о библиотеке, но я смекнул, что Куприн и Тургенев тебя вовсе укокошат, поэтому остановился на этом чудесном местечке, — пояснил он, вдохновенно откусив пирожное.

— Ну и чё те надо? — озадачился Кабанов с таким глупым выражением лица, что табуретка могла сойти за философа.

— Да всего только спросить хотел, ты, друг, сторожа нанял, чтоб его от братвы своей охранять? — усмехнулся Евгений, взглянув на топтавшегося поодаль хлипкого защитника, который, очевидно больше опасался за свою жизнь.

— Для себя! — совершенно не разгадав юмора с гордостью ответил бугай, когда другая официантка в бальном наряде Золушки набравшись смелости, вежливо и осторожно поинтересовалась у Чумы:

— Вам, может быть, коллы принести?

— Мне бы водки, — откровенно бросил ей Меньшиков, сердечно подмигнув и Золушка испарилась на веки.

— А ты всё на газетёнку свою пыхтишь, Достоевский, блин? — язвительно, с кривой ухмылкой провещал детина, раскаченный словно мясная котлета.

— Пыхчу, братец, пыхчу. Как говаривал один вымышленный герой Спанч Боб: работа — это моя страсть, — невозмутимо откликнулся художник, потягивая ананасовый сок. Тут глупость колоссальным изваянием отобразилась на бараньем лице амбала и оно вытянулось в огурец.

— Чё? Какой это Спанч Боб? — изумлённо промычал он, разинув рот как выброшенная на берег рыба.

— Это, братец, хоть и мультяшный, но величайший мудрец и философ, но тебе лучше не забивать этим голову, — отмолвился Чума, в сущности улыбки выражая всю трагическую угрозу для несформированного разума громилы. — Не будем пустословить, я ведь спросить тебя хотел о чём-то… — загадочно произнёс Меньшиков, скушав кругляш лимонного печенья, — Ты, случаем, не знаешь почему в Суре, по четвергам, трупы ловятся? Мы с Васей просто в замешательстве! — возвестил он, так, словно бы говорил о скучной мелочёвке, но при одном упоминании о Свинине, громила нахмурился так будто речь шла о вселенском зле.

— А этот мент поганый, всё ещё воняет? — угрюмо проворчал он, с неприязнью ткнув кулаком в стол.

— Не больше нашего, — отмолвился Меньшиков, пренебрежительно взглянув на приятеля. — Ты мне лучше шепни по-дружески, кто наркобаронов валит? — вопросил Евгений, непринуждённо испив апельсинового сока.

— Ты про что это? — недоумевающе проронил Илья, отодвинувшись от столика.

— Этим утром менты на моих глазах выловили труп Фили Гнусавого, ну ты-то должен его знать! — произнёс Евгений, смотря как меняется рисунок внешности на бандитской роже амбала, как из онемело-безразличного перекраивается оно в смятенно-удивлённое. — Так надо сказать, что Филя этот не просто неудачно оступился, прогуливаясь по набережной. Его утопили, а перед этим голову нафиг отрезали, которую мы так и не нашли, — объяснил Чума, полнолунием глаз взирая на потрясённого амбала и разломив черничное печенье на пополам, так, словно оно было шеей утопленника. — А не так давно, у нас одну сутенёршу грохнули, маму Эллу, персону тоже, весьма небезызвестную! — возвестил Меньшиков, наблюдая как сереет физиономия Кабанова, не понаслышке знавшего погибшую. — Показать фотку? Очень тебе понравится, если нервишки крепкие! — галантно предложил Евгений, но окаменевший громила не попросил фотографии, протестующе замахав ручищами. — Так вот я и спрашиваю тебя, дружище, кто отморозков мочит, как думаешь? — развернув и скушав мятную конфетку, осведомился Меньшиков, но Илья не успел что-либо ответить. Веснушчатый малыш, что в соседнем зале праздновал день рождения подружки, подбежал к амбалу и одёрнул того за рукав футболки.

— Дяденька, отведите меня в туалет! — восторженно гаркнул оставшийся без материнского присмотра мальчик, отчего Кабан начал икать, а глаза и брови его гусеницами полезли по лбу на лысую маковку.

— Ты чё, спиногрыз? Совсем лимонада обдулся, меня с мамашей попутать? — возмущённо воскликнул бугай, возвращая уплывшие глаза к переносице. — Топай вон в пальму облегчись! — гневно рыкнул он, дубинкой пальца указав на кадку с пышной растительностью.

— Полегче, Илюш, — вмешался Чума, опустив ладонь на детское плечико. — Перед тобой не гоблины твои твердолобые, а малец пятилетний и он не виноват, что его мама слегка напоминает тебя, — промолвил шутник, вызвав этим замечанием остановку всей умственной деятельности в Кабановской голове. — Туалет вон там, — сообщил Евгений мальчишке и тот сбежал, на прощанье показав онемевшему амбалу язык. — Ну, так ты не ответил на мой вопрос… — с мрачной улыбкой изрёк Меньшиков и громила благополучно пришёл в себя.

— Кто Гнусавого замочил не знаю. Братве он дорожки не переходил и жил по понятиям, — хмуро обронил Кабанов, уложив локти на стол.

— Убивал, мошенничал, детей на наркоту сажал… — ненавязчиво внёс очерк в житиё покойного Евгений и Кабанову это сразу не понравилось.

— Не без этого, конечно… Ну, у каждого, внатуре, свой бизнес, — угрюмо хмуря лоб, выискал он оправдание для соплеменника.

— Отличный бизнес! Немало, наверное, жизней погублено, чтобы он процветал? — добродушно улыбнувшись, поинтересовался Евгений, и детина подавился собственным языком.

— Ну, ты не слишком-то наезжай, дружище. Гнусавый сволочью не был и делился с нами по-братски! — провещал он, тяжело, исподлобья глазея на собеседника.

— Стало быть замечательный человек, раз делился. А вы, Ильюш, этим баблом кровавым не подавились после? — презрительно усмехнулся Меньшиков и Кабанов оскалился на него разъярённым псом.

— Жёнёк, ты базар-то фильтруй! Горбаться на свою газетёнку, а язык не распускай! И вообще, чего ты роешь? Чего ты вынюхиваешь, Шерлок Томс херов? — всё больше наливаясь лютой злостью, прорычал бугай.

— Холмс, тупица! — поправил его Чума, смяв пустой, пластиковый стаканчик. — Книжку в лапы возьми, хоть название прочти, чтоб дебилом не быть! — посоветовал он, с издёвкой смотря на ошеломлённого детину.

— Ты оборзел, журналюга?! Ты совсем оборзел!!! — рявкнул взбешённый амбал, вскочив со стула и едва не столкнув щуплого охранника на пол.

— Не кричи, Ильюша, не пугай детей! — безмятежно и сумрачно произнёс Меньшиков, тоже поднявшись. — Давай, кабанчик разойдёмся по-хорошему, не обостряй ситуацию, — назидательно посоветовал Евгений, потемневшими зеркалами глаз, упираясь в товарища. — Успокойся, братец, иначе я тебе эту пирожницу в глотку затолкаю. Мало не покажется, ты меня знаешь… — рассудительно промолвил Чума, опустив ладонь на тяжёлый хрусталь продолговатой вазочки для шоколадных пирожных. Скомкавшись, Кабанов уронил ссутуленный взгляд на эту вещицу и угрюмое безмолвие ненастливой ночью пролегло меж друзьями. В этом непогожем молчании Меньшиков стоял жуткий, готовый к неизбежному убийству и в глазах его уже клубилась могильная тьма, которую воочию узрел дрогнувший бугай.

— Да с тобой связываться… Тормозов-то совсем нет… — злобно пробормотал Кабанов, вместе с дрожащим телохранителем осторожно попятившись к выходу.

— Вот и славно, братец. Удачи тебе, — изрёк на прощанье Меньшиков и опасливо озираясь, громила вывалился из кафешки. Оставшись в одиночестве Евгений сел на лиловый, пластмассовый стульчик, умиротворённо скушав последнее пирожное.

Глава 14: Загадай желание

Лощёная зелень долларовых бумаг мерцала грандиозным величием, безграничным могуществом,и своей бесконечной, низменной гнилью, но Анатолий Григорьевич Блюменшкварц, с трепетом, и благоговением потянулся к деньгам. Тяжко сглатывая хлопья жадной слюны, высокопоставленный чиновник по ущемлённым правам детей, почти уже схватил заветную груду сокровища, но здесь, совершенно неизвестно почему, холёная шкура бумажек вдруг одрябла, испортилась и раскиснув сопливой слизью, превратилась в вонючую лужу навоза.

— Что за чёрт? — огорчённо буркнул Анатолий Григорьевич, брезгливо отпрянув от смрадной пакости и стремясь отыскать пропавшие доллары, когда, непонятный бумажный лист, вдруг, подплыл к его начищенным туфлям. Наклонившись, озадаченный бюрократ поднял вещицу и немедленно обнаружил что перед ним давно позабытое, старое фото с которого печально смотрела худенькая, напуганная чем-то девочка. Удручённо, будто желая защитить от страшной, неотвратимой беды, она сжимала в маленьких ладошках плюшевого зайку.

— Таня?.. — взволнованно проронил Блюменшкварц, рассматривая грустное личико своей пропавшей воспитанницы, которую он никак не ожидал увидеть.

«С любовью. На добрую память», — в смятении прочёл Анатолий Григорьевич изрядно размытые дождём строки, и мрачная тревога защемила его чувствительное сердце. В жгучем беспокойстве он скомкал фотографию, поспешно отбросив её от себя, а из кромешной бездны темноты, внезапно зашелестела детская мелодия. Сконфуженный Анатолий Григорьевич оглянулся, увидев поодаль большой розовый торт, залитый белыми сугробами сливочного крема.

— Что это? — удивлённо пробормотал Блюменшкварц, рассматривая торжественное лакомство, и семь зажжённых свечей заботливо расставленных на сладкой его макушке. Впрочем, дивный торт вскоре перестал занимать сановитого чиновника, узревшего девочку с плюшевым зайчонком. Бледное личико и грустное море синих глазок с любопытством рассматривали восхитительное угощение, будто не замечая оторопевшего мужчины.

— Т-таня?.. — огорошено пробормотал высокопоставленный бюрократ, в замешательстве отдёрнувшись назад. — А как ты… — попробовал он задать вопрос, но подавился сухарём пустоты, потому что за плечами малышки неведомо откуда возник прекрасный юноша, с праздничной тростью в руке. Однако вовсе не пленительная красота молодого человека поразила Анатолия Григорьевича, а белые овеянные серебристой, сияющей дымкой крылья, простёртые за его стройной спиной. — Этого не может быть… — огорошено промямлил Блюменшкварц, как глупый неуч, хлопая глазами. Не верящий ни в каких ангелов, он ощущал, как жуткое сумасшествие подбирается к нему, а юный красавец словно, не находя чьего-либо присутствия, склонился к девочке, с любовью обняв её.

— С днём рождения, дорогая. Сегодня тебе исполнилось семь лет, — произнёс ангел с самой ласковой улыбкой и ошарашенный чиновник, задворками ума сопоставил даты и числа, в изумлении сообразив, что действительно, именно сегодня день рождения его особенной воспитанницы.

— Я желаю тебе всего самого хорошего. Будь всегда счастлива и прекрасна, — между тем пожелал крохе юноша, огладив светлую пряжу её волос и Анатолий Григорьевич в умопомешательстве осмыслил его поздравления. — А теперь туши свечи, загадывай желание, — промолвило немыслимое создание и радостно улыбнувшись ангелу, Таня приблизилась к торту.

— Я хочу, чтобы он получил заслуженную кару, — сказала она, хрупким пальчиком указав на Анатолия Григорьевича, у которого в голове завьюжил ошалелый ветер. — Я хочу, чтобы он тоже умер!!! — провозгласила именинница и дунула на свечи, которые тут же погасли. В этот миг Анатолия Григорьевича шатнуло как это бывает в головокружительном припадке обморока, а на холёных и обычно розовеньких щеках влиятельного бюрократа заледенела гробовая бледность. Однако приговорённый к смерти почувствовал себя вовсе ужасно, когда дырявящий насквозь, пристальный взор херувима обратился на него.

— Будет исполнено! — произнёс ангел неожиданно грохочущим, низким голосом и персиковая кожа его лица потрескалась, изуродовалась и начала отслаиваться. Подобно картофельной кожуре, она спадала гниющими лоскутами, обнажая жуткий безглазый и безносый скелет черепа. Теряя разум Блюменшкварц с ужасом наблюдал как сотканное из чистейшей белизны одеяние и ангельские крылья, словно обгорелые паленья, моментально сделались черны, а ярмарочная тросточка в руке небесного существа вдруг превратилась в чудовищную косу.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — заорал Анатолий Григорьевич, отшатнувшись прочь. В ушах его тяжким молотом грянул погребальный колокол и высокопоставленный чиновник, смрадной, коровьей лепёшкой шмякнулся в ползучий серо-зелёный дым сумрака. Ухмыляющейся злобной яростью, зубастый оскал черепа, последнее что узрел Анатолий Григорьевич и тьма прахом могил погребла его под собой.

Глава 15: Когда рядом одна только ночь

Ночь набросила тёмное своё покрывало на ясную скатерть небес и на стальные головы зажёгшихся фонарей посыпались брильянтовые песчинки дождя.

Выросли перья у тощей зимы.

Серая грязь от луны до креста,

Затопила дома, как кошмарные сны,

Как голодная шлюха, после поста! — Скитаясь по одинокому безлюдью, Евгений напевал грустную мелодию стихов. Где-то гремели окна, торопливо затворяемые горожанами и клаксоны убегающих от непогоды машин, но Евгений был очень ей рад.

Реки утюжит ветер-каток,

Из сучьев вылазит зелёный свист,

Пищит вода, гуляет восток,

Ухмыляется запад-контрабандист! — провещал он, доставая из пакета свежую бутылку водки и рабоче-крестьянский пластиковый стаканчик.

Навалилась беда, как на огонь вода,

Сплющило рожу оконным стеклом, смотрит в дом,

Я схожу с ума, да я схожу с ума,

Я завесил все окна тяжёлым сном, холодным льдом, — вымолвил беспутный гуляка, налив немного зелья в неприхотливый свой кубок и осушив его.

У котов съезд всех кошачьих каст,

Снег в дырах, как память, ворон не счесть.

У кабелей по талону, но всем сука не даст,

Оттаяло всё любовь и месть!

А я не рад теплу, я разлюбил рассвет.

Я сижу в темноте, шевелю рукой,

И мне кажется, что меня уже нет,

Потому что тебя, тебя нет со мной!!! — неслышно пропел Меньшиков, бесцельно шествуя по нагой и пустынной улочке. Полночь заварила таинственное своё колдовство и всё изменилось, всё стало не так.

Навалилась беда, как на огонь вода,

Сплющило рожу оконным стеклом, смотрит в дом,

Я схожу с ума, да я схожу с ума,

Я завесил все окна тяжёлым сном, холодным льдом, — плеснув водки в стакан, прошептал художник, рассматривая промокшие гривы берёз.

Матерится земля-шкура на китах,

Драные бока подставляя теплу.

Солнце ударило небу в пах,

Деревья торчат по колено в бреду.

Полным распадом мира весна, салютует всем нам, что она удалась.

Чует новые запахи стерва страна, всё готовиться жить, ты одна не спаслась! — произнёс Евгений, с удовольствием выпив сорокоградусной печали.

Навалилась беда, как на огонь вода,

Сплющило рожу оконным стеклом, смотрит в дом,

Я схожу с ума, да я схожу с ума,

Я завесил все окна тяжёлым сном, холодным льдом, — проронил он, ступая по неблагополучной и отверженной всеми подворотне. Дождь сильнее заколотил по чердакам и рёбрам унылых, обвитых мелочным уютом домов, Меньшиков оправил, промокшую насквозь футболку.

Сосны-виселицы, дождь-потоп.

Разлука-беда уже на крыльце.

Перелётные птицы кричат между строк,

Я стираю глаза на своём лице.

Мне они не к чему, ведь тебя больше нет,

Тонет память обрывками в луже воды.

Я глотаю последний огонь сигарет,

Я впустил её в дом, я в плену у весны!!! — произнёс Меньшиков, присев на старую, вогнутую спину лавки и не смущаясь разгулявшегося ненастья, любовался волшебством ночной тишины.

Выросли перья у тощей зимы,

Серая грязь от луны до креста,

Затопила дома, как кошмарные сны,

Как голодная шлюха, после поста…

А я не рад теплу, я разлюбил рассвет,

Я сижу в темноте, шевелю рукой,

И мне кажется, что меня уже нет,

Потому что тебя, тебя нет со мной!!! — напел Евгений, до краёв наполнив нехитрый свой бокал. Разговаривая с бессонным дождём о скверной, ядовитой тоске, Меньшиков познавал с ним кабацкую истину водки, не желая наступления утра.

Глава 16: Последнее пророчество

Задыхаясь от страха Анатолий Григорьевич поднял оцарапанную щеку с грязного бетона, но ужасающего ангела и подопечной своей не увидел, они исчезли как исчезает всё навеянное колдовством ночи.

— Господи, это сон… только сон… и больше ничего… — промямлил Блюменшкварц, по-собачьи, болтаясь на четвереньках и стараясь вытравить из памяти адское сновидение. — А где я? — растерянно щебетнул чиновник, уставившись на жуткие кандалы тюремной клетки. — А что это такое? — огорошено промямлил Анатолий Григорьевич, оглядывая змеящиеся клочья мрака. Однако тут что-то нехорошее незримой иглой толкнуло его в спину и обернувшись, влиятельный бюрократ очертенело закричал, лягушкой отпрянув к решётке. Пригвождённый к центральной стене, депутат Колобоков висел, будто домашний плащ и мёртвыми глазами, в чьих замутневших чашках на веки застыл одичалый ужас, взирал на давнего своего приятеля. — А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — истошно заорал Анатолий Григорьевич, вминаясь позвоночником в решётку.

— Это сон… это сон… — таращась в гниющее рыло депутата, залепетал Блюменшкварц.

— Твоя смерть не сон, — вдруг услышал он пасмурные слова и бросил трусливый взгляд в сторону. В углу с любимым своим зайчонком, стояла Таня, чудовищно изуродованная, в порванном, окровавленном платьице и насмерть перепуганный опекун даже позабыл о убитом друге. — Это ты? — ошарашено крякнул Анатолий Григорьевич, к горлу которого смердящей жабой поднялась кошмарная тошнота.

— Бог покарает тебя и всех твоих прихвостней, за то, что вы сделали, — промолвила Таня, азбукой речи коверкая обезображенное увечьями лицо.

— Этого никогда не случится… Никогда! Бога нет! Никакого Бога нет!!! — провизжал ошеломлённый чиновник, всеми силами разума стараясь не признавать существование этого самого всемогущего, справедливого и потому ужасного для него божества.

— Смерть ожидает тебя, — упрямо сказала девочка, как самое дорогое и близкое существо прижимая к окровавленной груди плюшевого зайчонка.

— Ты врёшь! Ты врёшь! — взвыл Блюменшкварц, хламом обрушившись на колени.

— Ложь оскверняет жизнь! — вдруг возразил ему чей-то беззаботный, уверенный голос и Анатолий Григорьевич с щенячьим криком отскочил от решётки. Плюхнувшись на четвереньки, он увидел молодого, красивого цыгана, приветливо взиравшего на него за противоположной стороной клетки, а вот Таня, почему-то исчезла.

— Э-э… простите… — начал благовоспитанный чиновник, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и взволнованно сглатывая слюну. — Я не могу понять, что происходит. Я не понимаю куда я попал… Вы можете объяснить? — пробормотал он, мокрицей поглядывая на неизвестного.

— Ты попал в надёжные руки, приятель и тебе ни о чём не нужно беспокоиться, — изрёк Динор, выбросив сигарету из пачки и привалившись спиной к угрюмой стене коридора.

— Э-э-э… а кто вы? Я с вами не имел чести… не знаком, — прожевал неуклюжие слова Блюменшкварц, оробело глядя на парня, чиркнувшего дорогой зажигалкой.

— Я большой любитель депутатов, мэров, чиновников и прочих замечательных, высокопоставленных лиц, — отозвался цыган, затянувшись сигаретной гарью, а слушатель его встревожено дрогнул.

— Что здесь твориться? Я заперт, Петра убили какие-то изуверы… — раздавлено тявкнул Анатолий Григорьевич, с ужасом оглянувшись на мёртвое чучело, подвешенное на гвоздях.

— Нет, я, — горделиво и радостно похвалился Динор и Блюменшкварц остолбенел.

— Вы? Как это? — взвизгнул он, пресмыкаясь гнусной, потеющей тварью.

— Всё из-за неё! — провещал красавец, вытащив из кармана фото и бросив его собеседнику. Трясущейся рукой подобрав бумажку, Анатолий Григорьевич ошеломлённо уставился в лицо своей обожаемой воспитанницы. — Я очень люблю детей, а Таня по-особенному запала мне в душу, — изрёк Динор, глубокомысленно одурманиваясь сигаретой. — Узнав о её внезапном исчезновении, я страшно расстроился, поэтому решил во всём разобраться сам. Вы же знаете, как работает наша глубокоуважаемая полиция? — посетовал молодой человек, разочарованно стряхнув пепел. — Ни одного мало-мальски стоящего преступника поймать не может. Меня вот, например, тоже, — произнёс он, обаятельно улыбнувшись и Анатолий Григорьевич почувствовал себя трупом. — Так вот, немного поболтавшись в нужных местах я выяснил, что к смерти моей обожаемой Тани причастен этот депутат. Я вновь очень огорчился и перевёз его сюда, а потом благополучно убил, потому что убиваю я, именно когда огорчаюсь, — меж тем поведал Динор, будто в ясное небо устремив мечтательный взгляд в закопченный тьмой хребет потолка, а сановитый чиновник трясущейся рожей шмякнулся наземь. — Я не люблю этого чувства, ведь когда оно посещает меня, я не могу себя усмирить и превращаюсь в зверя, — говорил красавец, не замечая, того что творится с его благодарным слушателем. — Помню тогда я кромсал этого депутата как салат. Куски его жирного тела разлетелись по всей камере… — повествовал увлечённый воспоминаниями Динор, вылепив на устах озадаченную ухмылку. — Жуткое зрелище… — пожаловался он сам себе, лишь затем оглянувшись на узника, превратившегося в дрожащую лужу мочи.

— Я никого не продавал… я не трогал девочку… — меж тем попробовал оправдаться Анатолий Григорьевич, умоляюще потрясая руками.

— Твой друг, перед тем как я вырвал ему кишки, сказал обратное. По-моему, он не врал! — возразил Динор, задумчиво потерев тщательно обритый подбородок.

— Что вы собираетесь делать? Что вы хотите? — заблеял трепещущий чиновник, обливая пол мерзостными слюнями.

— Устрою тебе запоминающуюся смерть, только и всего! — возвестил цыган, затушив бычок и отбросив его.

— Вы не смеете этого! Вы не смеете! — загорланил Блюменшкварц, кое-как взобравшись на не разгибающиеся ноги.

— Да не переживай ты так, я тебя интересно убью. Всем понравится! — заверил Динор, откинувшись от стены и зашагав в глумливо насмехавшийся сумрак.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — завопил Анатолий Григорьевич, одурело колотясь о железные брусья решётки.

Глава 17: Крыса

Придирчиво вглядываясь в зеркало, высокий, молодой человек в очередной раз старательно пригладил сальные, занудно прилизанные пряди тёмно-карих волос. Худое, бледное с желтизной лицо выглядело опрятно, но без малейшей симпатии, потому что всегда тащило на себе желчную печать самодовольства, кичливости и высокомерия. Так, задрав повыше острый, вороний нос и оценивающе выпятив узкие змеиные губы Константин Анатольевич Грибов, нашёл свой облик недурным. Далее, в сотый раз выправив педантичный галстук, крепящийся на безупречно выглаженной, белой рубашечке, модник основательнее подтянул к груди серый пиджак, лишь после вышедши из туалета. Презрительно рассматривая встречных сослуживцев, Константин проследовал на второй этаж издательства, где усердно трудился рекламным менеджером младшего дивизиона. Мысленно обзывая коллег тупой скотиной, Грибов уже почти покорил длинную лестницу, как вдруг отголоски любопытного разговора, заставили его тенью приникнуть к лестничной стене и поднапрячь слух.

— А Женя мне недавно цветы подарил. Вот просто так взял и подарил потрясный такой букет! — восторженно промолвила Вера, мечтательно встряхнув над бровью золотистую чёлку волос. Осторожно поднеся колючие глазёнки к прозрачному прямоугольнику стекла, крепко влитому в дверной переплёт, Грибов распознал, что Верочка, беседует с подругой у своего редакционного кабинета.

— Женька вообще классный, мы, когда в кафе сидели, едва со скуки не померли, а он пришёл, всех развеселил, мы со смеху коктейлями удавились, такие шутки откалывал! — припомнила секретарша Юля, чьи смолистые волосы, густыми волнами спадали на ворот голубого, классического пиджака из женственных створок которого пробивались живописные отрезки пёстрого платья.

— А помнишь, как он всех нас повёл в шашлычницу и мы там так обалденно посидели?!! — радостно воскликнула Вера, одевшаяся в джинсы и белую блузу, стянутую на талии узеньким бежевым пояском.

— Да-а! Так, вообще здорово было!!! — согласно выдохнула Юлия с ликующим блеском в каштановых глазах, тряхнув накрашенными ноготками.

— Слушай, Юль… а ты не знаешь, у него сейчас есть кто-нибудь? — с тревожным придыханием поинтересовалась Верочка, ближе подступившись к спутнице.

— Не знаю. Это конечно странно, но я ни разу не видела Женю с кем-то вместе, — смятенно возвестила секретарша, оправив на себе лацканы пиджака.

— Блин, Женя мне так нравится, я с ума от него схожу!!! — страстно посетовала Вера, ища в каштановых очах собеседницы дружеского понимания и поддержки.

— А ты пыталась его окрутить? — деловито осведомилась Юлия, подперев стройный бок кулачком с перстнями.

— Недавно я позвала его на романтический ужин, а он извинился и сказал, что лучше бухать пойдёт… — расстроено протянула Верочка и подруги оторопело замолчали, когда из своего укрытия гадюкой выполз Грибов.

— Ну, за что вы его так любите? — вопросил он желчно изгладывая губы. — Женя — то, Женя — это! — противным голосом передразнил Грибов красавиц, размашисто жестикулируя. — Из-за чего, объясните, весь этот ваш куриный восторг? — вымолвил он, уставившись на дам, ожесточёнными глазами.

— Он мужик настоящий, Грибов, в отличии от тебя! — промолвила Вера с нескрываемым отвращением смотря на сослуживца.

— Как вы можете? — зеленея от ярости, прорычал Костя. — Он же алкоголик, раздолбай и безобразный распутник!!! — прошипел завистник и гримаса ненависти темнотой избороздила, трясущееся его лицо.

— Обдуйся Грибов! Женя светлый, весёлый, щедрый, бесконечно интересный человек, а ты похожий на глиста, зануда, скучный как слизняк и ядовитый как поганка!!! — основательно растолковала Юля все оттенки различий, и Константин Анатольевич почернел от бешенства, по шакальи ощерив зубы.

— Коровы тупые! Безмозглые курицы! Животные!!! — захлёбываясь собственной желчью и брызжа слюной отрыгнул он серную кислоту ругательств, в бешенстве помчавшись долой.

— Боже, какая пакость, всё настроение испортил, сморчок тщедушный, — раздражённо посетовала Вера, угрюмо хмуря брови над презрительно мерцавшими кострами бирюзовых глаз.

— Омерзительный урод! — согласно буркнула Юлия и девушки разошлись, когда Грибов стервятником подлетел к директорскому кабинету.

— Наталья Юрьевна, можно войти? — всё ещё пыша вулканической злобой попросился он, вежливо постучавшись в дверь.

— Да, Константин, войдите, — произнесла обворожительная сорока лет, женщина, узнав младшего менеджера по рекламе и Грибов крысой прошмыгнул в просторный, осветляемый неповторимой улыбкой прекрасной Джоконды, офис.

— Наталья Юрьевна, у меня к вам обстоятельный разговор, — провещал он, ядовито коверкая скобы высокомерного лица, перед аккуратным письменным столом.

— Я слушаю вас, — промолвила дама, в изящных пальцах перевернув авторучку медным пером в потолок.

— А вы знаете что Меньшиков уже почитай, как неделю на работу не является? — с ехидством тарантула проскрипел доносчик, сощурившись подлой гиеной.

— Мне это вполне известно, так как именно я поручила ему большое журналистское расследование, — невозмутимо сказала милая брюнетка, коснувшись персиковых очков.

— А вы уверены, что он его ведёт? — издевательски оскалился Костя, превратившись в ухмыляющегося скорпиона. — Меньшиков, если вы осведомлены, беспробудный пьяница и с лёгкостью может наплевать на любое задание! И как всякий пропащий забулдыга он не исправим и вместо того чтобы заниматься вашим расследованием Меньшиков, быть может уже теперь, запойно хлещет водку! — злорадно бросил гнусное обвинение Грибов, в ожидании суровых фраз начальницы вытянув цыплячью шею.

— Ну погуляет и примется за дело. Ничего страшного, — без пылинки волнения, словно речь шла о лишней выпитой чашке кофе, промолвила Наталья Юрьевна. Сказанное же было столь невероятно, что Грибову померещилось будто он ослышался, но смекнув что дама не оговорилась, желчная физиономия его растянулась и зашелушилась рыбьей чешуёй.

— Как это? — изумлённо квакнул обманутый ненавистник, дикобразом вытаращившись на женщину и даже слащаво прилизанная причёсочка его казалось растрепалась от потрясения. — Вы что же, не уволите этого пропойцу и даже не накажите ничем? — прошипел Грибов, едва ли, не поджариваясь от злости в своём тошнотворно начищенном пиджачке.

— Ни в коей мере, — ещё более спокойно отмолвилась Наталья Юрьевна и Константина Анатольевича поразила эпилептическая судорога.

— Но почему? Почему, чёрт побери, вы терпите этого дегенерата? Что, объясните мне, такого особенного в нём, что все его обожают? — раскалившись до багрового цвета, пролаял стукач, расплёскивая кипящую слюну бешенства во все стороны.

— Это потому что, Женя всегда останется лучшим, не смотря на некоторые, несущественные недочёты. Вот собственно и всё, — безмятежно промолвила Наталья Юрьевна и Грибов затрясся будто искалеченный паркинсоновой болезнью, а через мгновенье он выскочил из директорского кабинета рыча от свирепой ненависти, бессилия и досады.

Глава 18: Слово

Задымился вечер, сиреневой, ясной грустью резвившись над кленовой листвой задумчивого парка. Некая чужестранная певичка, блеяла своим не слишком внушительным вокалом из динамиков музыкального киоска. Хозяйничавший за прилавком, высокий молодой человек, с чёрной безрукавки которого хищно рычала грациозная пантера, увлечённо перебирал коробки дисков.

— Друг, мне бы из Шевчука чего-нибудь… — обронил подвыпивший журналист, подпалив сигарету спичкой.

— ДДТ? — недоверчиво уточнил парень, обратив на покупателя настороженный взгляд.

— Так точно, — подтвердил Евгений, сложив приветливую и так украшавшую его улыбку, когда юноша мимолётно встряхнул пшенично русые пряди своих волос.

— Единочество хотите? — изрёк он, раскладывая квадратные стопки пластинок по хвостатому хребту полки.

— Подходит, — вымолвил Меньшиков, положив денежную бумажку на прилавок.

— Слушайте на здоровье, — вымолвил продавец, вручив покупателю молочно-серую коробочку. Тогда юная монахиня, в чёрном аскетическом одеянии и серебряным крестиком на груди, смиренно подошла к музыкальному магазинчику. — Что желаете послушать? — вежливо полюбопытствовал юноша, окунувшись в кроткие, невинно-ангельские очи послушницы.

— Что-нибудь из Мерлина Менсона, пожалуйста, — кротко отмолвилась девушка, отчего Меньшиков едва не выронил сигарету из пальцев. Опешил и молодой человек оторопело уставившись на прелестницу, а затем, придя в себя, рассеянным взглядом забегал по полкам.

— Дорогая сестрица, позвольте предложить вам выпить чего-нибудь не слишком крепкого? — неловко проронил Чума, позабыв даже о сигарете.

— Водки купите, — промолвила монашенка, очень набожно потупив глазки и диски посыпались из рук юноши пёстрым каскадом. Бросив на сестру Пелагею изумлённый взор, он торопливо ринулся собирать упавшее, поражаясь словам милой постриженицы.

— Это как угодно… — запинаясь выдавил Меньшиков, когда продавец всё же передал смиреннице весьма нехлипкую пластинку Менсона. — А вас как, зовут? — осведомился Евгений, отшвыривая истлевшую до бычка сигарету.

— Пелагея, — весело представилась красавица, прибирая диск в сумочку.

— А я Казимир, — провещал Чума, галантно целуя руку инокине и вдруг завидя что от нежного запястья под чёрный рукав её мантии уползает выколотый цветными чернилами змеиный хвост кобры обвивающий омертвелый рот и глазницы черепа.

— Не желаете ли, барышня, вначале прогуляться? — предложил Меньшиков, с любопытством заглядывая в безгрешные глазки послушницы.

— Да на фиг? Пошли сразу в кабак! — запротестовала благочестивая молитвенница, схватив Чуму под руку. — А закурить, Казимир, у вас не найдётся? — вопросила Пелагея, очаровательно улыбнувшись и бульдозером уволакивая Евгения в близлежащий, разухабистый бар.

Погасив все огни и краски заката, ночь всё раскрасила дивным синим кружевом и по головам фонарей кирпичами бился восторженный хохот опьяневшей инокини. Буйно звеня и лязгая по лужам, чердакам и вспыхнувшим окнам, этот неистовый, остервенелый смех громадной кастрюлей тарахтел по угасшим дворам. Одичалое ржание напившейся монашенки громыхало сбрендившим трактором, ошалело распугивая зазевавшихся прохожих, уличную шпану и бродячих собак.

— А Бога, Бога никакого вовсе нет! Всё это выдумки! — горластой рыночной торговкой каркала надравшаяся водки сестра Пелагея.

— Правда, что ли? — насмешливо поинтересовался тянущей её под руку, Евгений.

— Истинный крест! — воскликнула послушница, выпуская из хохочущей утробы дымные кольца и перекрестившись тлеющей сигареткой. — Семь лет в монастыре жила! Семь лет у алтаря копошилась, молилась, да посты, проклятые соблюдала и ничего! Всё как шло, так и ехало! — кричала бесстыдница, задрав смеющейся рот к верху. — Так вот, никакого, на хрен, Бога нет! Ни Бога, ни сына его Иисуса, ни апостолов этих! Одни попы только плешивые с козлиными бородами шастают!!! — вопила инокиня, расхохатываясь ещё громче. — Осточертел мне этот угрёбищный монастырь, осточертели долбанные службы, вот я оттуда и свалила. Я в плейбой сниматься пойду или в ночной клуб стриптизёршей!!! — голосила девушка, захлёбываясь шампанским восторга.

— Получается Бога нет и даже ангелов нет? — усмехнулся Меньшиков, чиркнув спичкой и припадая на локоть отвязной подружки.

— Нет! — торжественно крякнула безбожница, расгоготавшись по кобыльи заливисто.

— Подожди, а это тогда кто? — озадаченно проронил Чума отпуская девичий локоток, и сестра Пелагея одеревенела с раскрытой, но уже не хохочущей пастью. Сигарета беспризорно осталась дымиться в пальцах Евгения, поскольку, рука застыла в сантиметре от губ и более не двигалась. Растеряв всё буйное веселье разом, художник и поражённая его спутница глазели на прекрасного юношу двадцати лет, серебряным всполохом отделившегося от мрачной цепи домов, тускло подмазанных фонарями. Луна аметистовой синевой омыла лик дивного красавца и его гордый стан, объятый сливочно-белой мантией, что подхлёстывал золотистый пояс. Но проглотившая собственный язык, сестра Пелагея, таращилась вовсе не на белотканную одежду парня, а на светозарные полотна крыльев, выбивавшихся из-за стройной его спины. Через миг небо над поражённой монашенкой содрогнулось, и сползло набок, а девушка почуяла что горит на том самом костре о котором спустя рукава, насмехаясь, и ехидничая читала в священном писании. Тогда краем пошатнувшегося сознания Пелагея уразумела, что в обличии прекрасного юноши к ней приближается страшный божий суд и вожделея избежать гибели, ей отчаянно хотелось звать кого-нибудь на помощь, но город словно погиб. С уличных витрин его иссякли все звуки, шорохи, дрязги и наполнявшая Пензу низменная суета низверглась в бездонную, мёртвую яму. Провалился в непроницаемую тьму скандальный лай дворняг, а с ним философское мяуканье кошек. Замолкли пронзительные дудки автомобильных гудков, заглохла вздорная болтовня крикливых соседок и капризное хлопанье балконных окон. Повеяло трупным ладаном смерти и в мутящейся голове беспутницы начала раскачиваться земля.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — заорала пожелтевшая блудница, задом треснувшись о грязную лужу. В этот ужасающий миг ничтожный, атеистический мирок сестры Пелагеи обрушился вместе с ней туда же, рассыпавшись в опилочный прах. Именно поэтому разудалая смиренница думать позабыла о стриптизах с плейбоями, вспомнив разом все, какие только слышала, молитвы. Бормоча спотыкающимся языком «Святый Боже», нечестивица ошеломлённо глазела на того, кого, по её разумным убеждениям не должно было существовать, но рассеивая пепел тьмы волшебными стягами крыльев, ангел направился к ней. — А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — ещё безумнее завизжала ошарашенная безбожница, каракатицей забарахтавшись в луже. Мечтая только спастись, протрезвевшая грешница вспрыгнула на ноги, галопом рванувшись бежать в разбойничью подворотню, так, словно бы все самые жуткие кошмары гнались за ней. Улепётывая быстрее гончей лошади, сестра Пелагея мгновенно исчезла в каменной трущобе задворок, а прекрасные, но холодные глаза, в которых без остатка умещалась необъятная ночь, замерли на окаменевшем художнике. Тщетно собирая воедино, неудержимо бьющиеся в дребезги черепки бессвязных мыслей Меньшиков ожидал неизбежного, глядя в безбрежные, сквозящие тёмными вихрями глаза того, чью необыкновенную красоту не могла затмить ночь. Заворожённый и беспомощный, Евгений бесстрашно ожидал мгновения, когда всё навеки закончится, но херувим взмахнул крыльями и воспарил к замершим звёздам, перстом вычертив на бархатной простыне ночи невыразимо печальное слово, от горестного смысла которого осталась лишь одна заглавная буква «Н», а спустя мгновение пропало всё.

— Умоляю, скажите, какой это город?

— Однако! — сказал бездушный курильщик.

— Я не пьян, — хрипло ответил Стёпа, — я болен, со мной что-то случилось, я болен… Где я? Какой это город?..

Михаил Булгаков

Глава 19: Сердобск

Пенза расставалась со мной угрюмыми хлопьями туч, но вскоре я примостился на жёсткую скамью потрёпанного беспутицами дорог автобуса, который увозил меня в маленький, бесценный городок. В Сердобске я очутился на тридцать пять минут позже обычного и оказалось, что к этому времени, непогода развеялась.

«Слава Богу, я дома!» — обрадовано вздохнул я, окунувшись в неблагополучную, неухоженную прелесть, милой, родной провинции. Ясное небо солнечной пряжей ткало надо мной свою прекрасную бирюзу, и только сумрачная громада Машиностроительного завода хмуро глазела на меня невзрачными занавесями окон с железной дороги. Пробредая ветвистые пригоршни ёлок, я заприметил, что прозревшее солнце выбросило из-за бетонной спины автостроительного гиганта золотые фонтаны лучей.

«Какой прекрасный день, его портит только Машзавод…» — с сожалением помыслил я, разглядывая железобетонного тролля. Да, это угрюмое создание всегда нагоняло на меня смертную тоску, и я поспешил сбежать от него, покинув автовокзал. Бредя по шероховатой, ископанной вмятинами и трещинами асфальтной дорожке, я бессознательно заглянул вправо, за поясом трассы высмотрев невзрачную остановку, горстку потрёпанных ларьков и сердобчан что-то покупающих в этих скромных магазинчиках. Однако Сердобск, прежде всего, восхитителен своей природой, пока ещё не сожранной всесокрушающей цивилизацией, поэтому, шагая по старой, пыльной дороге, я с наслаждением рассматривал чарующую зелень тополей, липок и берёз. Да, как говаривал величайший философ мира Губка Боб Квадратные Штаны: «Бикини Боттом лучший на свете город!»

«Такой красоты в обрастающей бетоном Пензе уже нет, поэтому на фоне Сердобска она всегда останется неизлечимой калекой!» — подумал я, вступая на потрёпанный хвост улицы Яблочкова, где закивал мне радостной головой дом скорби, в чьих унылых стенах, дружным коммунистическим семейством проживали душевнобольные. С мрачной занозой смуты, запавшей в меня в этот миг, я всмотрелся в пожухлые окна, психиатрической лечебницы, изборождённые грозными решётками. За мутным стеклом меркнул силуэт курящего человека, лет тридцати по виду и этот неизвестный, завидя меня приветственно потряс кулаком. Обеспокоившись любопытнейшей загадкой, почему бы он это сделал, я прошёл в сосновую рощу, окружённую старыми трёхэтажками и гаражами. Под ногами тотчас захрустели сигаретные пачки, обёртки от чипсов, пластиковые стаканы, банки пива и другая, прочая дрянь, щедро разбросанная отдыхающими гражданами. — «Прискорбно, что многие думают, как свиньи, поступают как свиньи и живут точно также», — посетила меня досадная мысль и я пожалел о судьбе беззащитной и несчастной нашей природы.

— Э-э-э-э-э-э… — меж тем выкатился из ближайших кустов медвежий рёв пьяницы, и я заторопился уйти, ногами разгребая сосновые шишки и пиная встречный мусор. Но нет, не взирая на всю эту пакость и гадость, Сердобск город чудесный, его волшебные леса, уголки и полянки преображают всё. Должен признаться в этой своей сентиментальной слабости, я очень люблю своё малое отечество и переезд, разлучивший меня со многими друзьями, переживался мною мучительно. Обычно я халтурил в Пензе, а ночами мне снился дырявый сердобский асфальт! Мне было страшно одиноко в чужой, бездушной сутолоке, неделю промучившись в жутком капкане тоски я понял, что загнусь, без таинственных, дышащих необъяснимой стариной улочек, есенинских берёзок и особенной поэзии этого неповторимого, самобытного городка. Любуясь Сердобском, я шагал по растресканному тротуару и безнадёжно разваливавшейся дороге к трём каменным башням дивятиэтажек, где обреталась моя квартирка. Пройдя вереницу аптек, домов и магазинов, я бросил радостный взгляд на пятиэтажную общагу, невзрачной коробкой горбившуюся на перекрёстке. Какие-то два лоботряса у бурой хребтины пожарной лестницы, увлечённо обсуждали острый вопрос, какое всё-таки, пиво им взять на этот раз, лимонное или же обычное. Отвернувшись от этих олухов, я побрёл вдоль зелёного забора дряхлеющей воинской части, чьи ветхие прожектора, сторожевые будки и пушки, недоверчиво присматривались ко мне. Обсаженная липами, вязами и клёнами ухабистая дорога медленно поползла в верх приведя меня к одному своеобразному магазинчику с колоритным названием «Апельсин». На фасаде, обшитом творожно-белым пластиком, крепился рисунок, который нравился мне больше всего, а именно большеглазый, оранжевый апельсин, щеголявший в элегантном чёрном котелке и смокинге с бабочкой, во весь преширокий рот солнечно улыбался прохожим. Обряженный в молочные цвета перчатки, весёлый модник опирался на респектабельную тросточку, приветствуя меня восторженно вздёрнутым большим пальцем руки. По старой привычке я ответил ему тем же самым жестом удачи, шёпотом проронив: — Привет!

Меж тем, родные высотки уже горделиво нависали надомной, и я ускорил шаг. Заглянув в продуктовую лавку, что ютилась в моём же доме, я купил «Сердобские Новости» и некоторой не хитрой еды. Вскоре обезображенный неряшеством и скверными каракулями ругательств, лифт, забросил меня на девятый этаж, благодарение судьбе, что в этот день он работал! Отперев железную дверь, я вошёл в родимую квартиру и набросив сумку на деревянное плечо стула, облегчённо вздохнул, осчастливленный тем радостным обстоятельством, что наконец-то оказался дома. Забредя в свою комнату, я усадил мобильник на подзарядку и восторженно подмигнул плакату, с которого нёс миру божественный свет своей улыбки, мой обожаемый кумир, величайший гений вселенной, Губка Боб Квадратные штаны. Забравшись в душ, я наскоро помылся, затем поставил диск «Whitesnake». Лирическая песня «is Тhis love» расплылась дивными аккордами по моей душе, и я блаженно разлёгся на диване. Вдоволь насытившись музыкой, я оживил старенький корейский телевизор, потому что люблю, когда он болтает о чём-нибудь, пока я на кухне: ем или готовлю. Однако по первому каналу крутили фильм, чью нелепую бредятину снял голливудский придурок Тарантино и я переметнулся на соседний канал. Тогда дурацкое шоу, с осточертевшими до тошноты знаменитостями, заискрилось блёстками, кукольно-фальшивыми улыбками и мармеладно-восхищёнными комментариями судей. Чтобы не видеть этой гнусности, я моментально перебежал на третью строку экрана, и очаровательная девушка в прокурорском мундире затмила все печали страны звёздной улыбкой. — За прошлый месяц из городской казны чиновник похитил тридцать миллионов рублей, но был пойман с поличным, работниками правоохранительных органов, — провозгласила она, замирая перед камерой в томной позе, больше подходящей для обложки пошлых журналов. — Правосудие восторжествовало, Клепиков был осуждён и приговорён к штрафу в размере трёхсот тысяч рублей, а также он получил три года условно! — со всей гордостью объявила эта ряженная особа, явно уверенная, что проворовавшийся грабитель народа теперь будет отчаянно страдать и биться лбом о стену, от столь сурового приговора.

— До чего же сурово наше славное правосудие к ворам, мошенникам и коррупционерам. С этакой беспощадностью можно украсть тридцать лимонов и получить три года условно, без конфискации краденного! — проворчал я, совершенно усыпляя телевизор, чтобы не слышать ничего про очередную мразь безнаказанно обворовавшую Родину. Впрочем, голод ожесточённо пришпорил меня, вследствие чего, торопливо поджарив дешёвые сардельки с котлетами и густо застелив батон сырными ломтиками, я уселся обедать, искусно развернув газету. — «Посмотрим, что любопытного пишут… Так, Сердобские чинушники меня никогда не интересовали!» — подумал я, закинув в рот жарева и спешно переметнув административную страницу. Именно поэтому я никогда не хожу на местные выборы, всегда похожие на дурацкую формальность. — «И что там дальше?» — зачесал я затылок, просматривая броские заголовки статей. — «Зеркало Культуры… выставка известных художников,» — заинтересованно прочёл я, с аппетитом прожёвывая сардельку и перебежав на седьмую страницу газеты. — Ага… Народный самодеятельный театр «Поколение» представил на сцене районного Дома культуры премьеру спектакля «Водевильные истории», — накалывая сарделину вилкой, прочитал я, решив, что это весьма интересно. — Виктор Романов, Надежда Герцева, Иван Зиновьев, Сергей Андреев, Кирилл Штейнбах и Татьяна Анохина играют своих персонажей весело и непринуждённо. Особенно хотелось бы отметить Сергея Денисова, сыгравшего петербургского франта убедительно, «вкусно», с хорошей пластикой, — проглотил я газетные строки, откусив толстый ломоть бутерброда. — И всё же если в первой постановке присутствовали некоторая натянутость и статичность, то вторую часть — «Беду от нежного сердца» актёры сыграли в отличном темпе, что называется, на одном дыхании. Надо отдать должное режиссёру Александру Кобзеву: актёрский ансамбль выполнил свою задачу на «отлично», — вычитал я, ещё запихнув в рот толстенную котлетищу, неожиданно раздувшуюся на сковороде до размера индейки. — Очаровательны, легки и пластичны были Светлана Бодрягина и Любовь Коняхина в ролях капризных, взбалмошных и расчётливых барышень. Восхитительно передала образ скромной, добродушной, искренней девушки неподражаемая Алёна Шляпина, — поглощал я увлекательную статью, браво заедая котлетищу колбасой. — Органичен и убедителен был Сергей Фокин в роли Золотникова-старшего, богатого отца, стремящегося женить своего бестолкового сынка Александра. Но, пожалуй, самой блестящей и искромётной стала роль Золотникова-младшего в исполнении Максима Карнова, молодого артиста, впервые получившего главную роль и так удачно её сыгравшего. Темперамент, бьющий через край, органичность, пластика, фейерверк эмоций — всё это рождало взрыв смеха в зале и аплодисменты. — наконец освоил я журналистские четверостишия, с превеликим трудом умяв половину котлетного монстра, подушкой вздувавшегося на тарелке.

Статья окончилась, вяло дожёвывая сардельку я всмотрелся в фотографию спектакля и едва только увидел наглющую рожу Карнова в центре, как мне сразу же стало ясно, что это напыщенный, самодовольный, зазнавшийся и преотвратительный тип!

«Подумаешь звезда! Смотреть противно!» — разгневанно подумал я, с негодованием отшвыривая вилку к тарелке. — «Тебя, понимаешь, убивают белым днём, а тут охламон какой-то по сцене во фраке с галстучком скачет, да ещё в газетах своей пакостной физиономией вертит! Его б на стройку, кирпичи таскать! Показушник чёртов!!!» — негодующе запротестовал я, в сильнейшем раздражении отбросив «Сердобские Новости» на соседний стул. Настроение у меня испортилось до невозможности, ко всему ещё из гостиной противно задребезжал мой специфической наружности телефон. — «Кто это может быть?» — рассержено вопросил я сам себя, направившись к отвратительно визжащему Микки-Маусу.

— А? — очень глубоко и ёмко изрёк я в трубку, сумрачно хмуря брови.

— Приветик! — печально отозвалось с той стороны и мне почудилось, будто звонят из похоронного агентства узнать о моём здоровье. Но нет, беспокоил меня отнюдь не гробовщик, а некто иной…

— Добрый день, Тонечка! — скрепя сердце произнёс я, разыгрывая щенячий восторг.

— Я тебе уже звонила несколько раз. Почему ты не отвечал? — той же замогильной интонацией, но с большой претензией вопросила моя прекрасная девушка.

— Не получилось приехать с электричкой… а мобильник сел… — промолвил я, немедленно вспомнив безобразный оскал трупа, с ножом, торчащим из перерезанной глотки. — А как у тебя дела, солнышко? — сдёрнув с носа очки, поспешил я сменить предмет беседы.

— Никак, звоню сказать тебе, что мы расстаёмся! — с гробовой мрачностью объявила Антонина, основательно огорошив меня.

— А почему? — озадаченно поинтересовался я, зачесав затылок.

— Потому что ты нищий неудачник! — язвительно объявила мадам своё недовольство.

— А-а-а, понимаю, сам бы от такого отказался! — одобрительно сказал я, скорчив безразличную рожу.

— Так поэтому я и бросаю тебя! — злобно кинула Тоня в моё ухо.

— А-а-а. Это хорошая новость, — радостно изрёк я, водружая очки на положенное место.

— Правильно мама мне говорила, ты не человек, а нищий придурок у которого никогда ничего в жизни не будет! — каркнула мадмуазель в отместку, но я только восторженно рассмеялся.

— Милая, твоя мамаша жадная, лицемерная, паскудная тварюга, которая мечтает тебя, как шлюху, подороже продать замуж!!! — разъяснил я Антонине, истинную суть её дорогой мамы и она в ярости шлёпнула трубкой по своему домашнему телефону. Тогда, вместе с отвратительной рожей моей несостоявшейся тёщи, мне вспомнилось и наше с ней знакомство. Первым делом, эта престарелая мразь спросила о том где именно я работаю и узнав, что я всего-навсего бедный писатель, в тот же миг возненавидела меня всей безграничной паскудностью корыстолюбивой душонки. — «Ага, стало быть, я вновь остался один, по причине моего незавидного финансового положения!» — смекнул я, направившись варить кофе. — «Ну и прекрасно! Рад, что отделался от этой стервы так запросто, признаться, она мне уже невообразимо наскучила,» — отрешённо помыслил я, поставив греться малиновый чайник.

Выпив горячего кофе, я совершенно забыл о Тоне и прихватив свой дешёвенький мобильник, выбрался на балкон. Прищурив левый глаз на мордоворота, что на террасе балкона соседней высотки тягал тяжеленую гирю, я набрал номер из видеозаписи из злополучной флэшки, что ещё в Пензе, по мудрому совету интуиции, зашвырнул в первую же встречную урну. Гудки запели мне долгим, унылым и безответным эхом. Меня взяла кошмарная тоска, от мучительного гнёта которой я решил избавиться, прогулявшись наедине с пивом. Нацепив ветровку и надёжно заперев жилище, я спустился во двор, где, залихватски покуривая дамские сигареты желторотые девчушки обсуждали некую Дашу. Подбирая наиболее издевательские эпитеты милейшие школьницы обсмеивали свою одноклассницу, укоряя оную в том, что она не шатается по дискотекам, что в её великовозрастные пятнадцать она ещё девственница и наверно самое страшное преступление этой отступницы состояло в том, что она, веруя в Бога посещает церковь. Вероятно, именно поэтому поток оскорблений и насмешек сыпался будто из помойного ведра, что конечно же, покоробило меня. Однако ничего не поделаешь, такова печальная истина, наши прекрасные, лицемерные знакомые, обожают вытирать о нас ноги. Этим отморозкам жизненно необходимо самовозвышаться, унижая кого-то другого, менее удачливого, ловкого, сметливого, лживого или подлого. Злопыхатели непременно должны растоптать кого-то, чтобы себя чувствовать значимее, умнее, важнее и попросту лучше. Милые школьницы это и делали, получая огромное удовольствие от издёвок и грязного сквернословия. Они были так изощрённы в бранных пируэтах, что такое пиршество скверности могло поразить даже отпетого ругателя, но я поспешил сбежать от пошлой ругани и отвратного хохота. Взяв бутылочку Сердобского полутёмного, я около часа прослонялся по восхитительной берёзовой роще, что простиралась неподалёку за гребнем «армянской» трассы. Ощутив досадные придирки усталости, я направился в обратный путь, не мысля ни о чём. Уже миновав до боли знакомую мне общагу, я вновь заприметил двух шалопаев, которые ловко вышли из своего титанического спора напокупав где-то разного пива и уже были пьяны. — «Вот живут люди, ничего их не волнует!» — раздосадовано подумал я, в последний раз глянув на захмелевших обормотов и зашагав к дому, когда из продуктового магазинчика вышла моя добрая соседка по площадке Нина Семёновна. Возраст её безвозвратно перевалил за пятьдесят пять, но Нина Семёновна не сдавалась и упорно боролась с ним, стараясь выглядеть всегда привлекательной и энергичной.

— Здравствуйте, — почтительно улыбнулся я, кивком склонив голову перед дамой.

— Здравствуй, Лёша! А ты смотрел себя по одиннадцатому каналу? — радостно воскликнула она, тряхнув до отказа заполненными сумками.

— Нет, а что, меня теперь по одиннадцатому каналу кажут? — очень по-дурацки, полюбопытствовал я, подумав, что должно быть тётю Нину посетила бредовая фантазия.

— Радуйся, Лёшечка! Счастье тебе привалило!!! — разудало провозгласила женщина и при слове «Счастье» меня насквозь пронзила ледяная судорога.

— Ага, мне в последнее время неимоверно везёт, — с шутливостью утопленника проговорил я, заботливо переняв тяжёлые сумки.

— Конечно везёт, у тебя ведь бабушка из Испании объявилась! — радостно сообщила Нина Семёновна, матерински коснувшись моего плеча. — Богатая! — выдохнула она ещё более восторженно, мечтательно сцепив ладоши.

— Какая ещё бабушка? Нет у меня никакой бабушки… — растерянно пробормотал я, аутистом таращась на соседку.

— Значит, будет, — философски заключила она, лучезарно улыбаясь мне.

— Из Испании? — переспросил я, озадаченно шмыгнув носом. — Прямо как в сказке, тёть Нин… — глубоковдумчиво заметил я и моя сомнительная улыбка криво сползла на бок.

— А ты верь, верь, чудеса случаются! Ты у неё единственный наследник, а от богатого наследства только болван откажется! — вразумительно учла доброжелательница, тряся мою левую руку под локтем, словно это могло переубедить моё великоразумное недоверие.

— Тёть Нин, а вы поточнее расскажите, что именно про меня говорилось, — попросил я, сознавая, что, наверное, уже нахожусь в дурдоме.

— Минут десять назад, показали твою фотографию, а следом, приятной внешности, старая женщина на нерусском языке что-то говорила, — воодушевлённо и заговорчески, пояснила мне соседка. — Вот адрес в Пензе, по которому тебя просили зайти, я на всякий случай записала и оказывается не зря! — отрадно сказала она и порывшись в карманах вишнёвой сумки, вручила странный адресок, по которому меня непременно ожидало счастье.

— Спасибо, тёть Нин, вы меня обрадовали, — поблагодарил я, изобразив здравомыслящую улыбку и приближаясь к нашему подъезду, припрятал бумажечку.

— Да вот ещё, что, Лёша… Тебя недавно какой-то бугай спрашивал, — нечаянно припомнила Нина Семёновна, обходя круглую лужицу и меня парализовало.

— Какой бугай? — ошарашено вопросил я, безумно вытаращив глаза.

— А я не знаю, страшный такой шкаф, на барбоса похожий. Сказал, что подождёт тебя у квартиры, — растерянно возвестила Нина Семёновна и в глазах моих потемнело.

— Э-э-э… тетя Нин, спасибо вам, большое, за всё, — пробормотал я, слепнув от жуткой тьмы и возвращая сумки хозяйке.

— А ты что, домой разве не пойдёшь? — в смятении поинтересовалась соседка, хлопнув накрашенными ресницами.

— Я? Нет! — запинаясь выдавил я, ощущая, как всё помутилось в моей голове. — Я потом… попозже… — судорожно проронил я, а сам тут же подумал — «Через годик!!!»

— А, ну до свидания, Лёша, удачи тебе, — сказала на прощание, добрая женщина, одарив меня материнской улыбкой.

— Спасибо тётя Нин, удачи у меня хоть отбавляй… — пробормотал я, чувствуя, кладбищенский холод на спине. — «БЕГИ!!!» — проорали во мне истошные голоса мыслей, поэтому, чуть только Нина Семёновна скрылась в подъезде, я помчался со всех ног, неведомо куда. Улицы, дома, деревья, закружившись передо мной шальным вихрем, слились в один безликий, громадный ком. Непонятно долго ли я бежал и какой дорогой, но очнулся я от жуткого помешательства, оказавшись в другом конце города у порога маслозавода. Совершенно выдохнувшись, я остановился, внемля тому как сердце бешено колотится о мои рёбра. — «Боже, я погиб! Меня выследили, мне некуда бежать!» — испуганно сообразил я, огибая озеро глиняного карьера, одного из многих в этом месте, обведённое плакучими ивами и высокой рожью камышей. — «Несомненно, уже вчера Пугалу был известен мой адрес и теперь незваные гости поджидают меня в моей же квартире!» — смекнул я, спотыкаясь об катящиеся кубарем буйные мысли. — «Слава Господу, что тётя Нина повстречала меня раньше Пугала, иначе всё закончилось бы гораздо печальнее и страшнее!!!» — догадался я, обойдя озерцо и оказавшись на соседнем бережку прудика поменьше. Солнце разливало ясные краски своих лучей, и небесная гуашь, отражаясь в бурой воде, яркой синевой колыхалась на ленивых волнах, вместе с печально клонящимися ивами и густой зеленью кустов. Ужас нашептал мне дурные притчи и мне вдруг померещилось, что за мной следят. Тогда я в страхе огляделся, но убийц отыскать не смог. Рядом не было даже рыбаков, что в джунглевых зарослях камыша удили мелкую рыбёшку. — «Кажется, я схожу с ума…» — подумалось мне и осев на корточки я сокрушённо обхватил голову, снова ослепнув, на этот раз от безысходности. — «Может быть искупаться, а заодно и утопиться?» — задал я себе печальный вопрос, глянув в зеркальную гладь воды, где всё так же качались грустные ивы и пуховые лодочки облаков. Поднявшись на ноги, я всмотрелся в изумрудную пену леска, в которой купались богатые коттеджи. Оступившись, мой болезненный взгляд уткнулся в один домище, чьи остроносые башенки величаво поблёскивали на солнце. — «А неплохо было бы, чёрт побери, залечь в том очаровательном домике, как в берлоге. Клянусь всеми святыми, там столько комнат, что можно потеряться навеки!» — нечаянно подумалось мне и досада молнией разбила чашу моей души, ибо я вновь понял, что податься мне совершенно некуда. Сминая кулаки, я мучительно выискивал в полыхающем мозгу варианты благословенного спасения, но абсолютно ничего не мог придумать. Рассудок пустовал будто иссохшая яичная скорлупа и не зная, что мне всё-таки делать, я бессмысленно принялся бродить. Покинув уютный бережок, я прошёл мимо заросшего сорной травой, большущего глиняного холма, из-за черепашьего панциря которого тускнел мрачными, багровыми бастионами стен кирпичный завод. Некогда породивший все эти карьеры экскаваторным, зубастым ковшом, он стал похож на тщедушную тень своего золотого прошлого, на веки оставшегося в Союзе Советских Социалистических Республик. Соболезнуя бедному старику я отправился далее и узкая тропка подвела меня к одиноко лежащему, выжженному солнцем и от того поседевшему камню. Не понаслышке зная, что камни тоже имеют живую душу, я с дружеским почтением приблизился к нему и опустив ладонь на шероховатую, крупную макушку, мысленно спросил: — «Может быть, ты подскажешь, куда мне податься?» Но камушек промолчал или возможно я просто не услышал его совета. Потерянно и смутно воззрился я в бескрайнее небо, сияющей необъятностью пламеневшее над этой глиняной впадиной. Обманчиво крохотный самолёт прочертил пушистую полосу на синей парче небес, и я завороженно смотрел как белая дорожка вьётся дымком, разлиновывая огромный ковёр синевы напополам. Но скоро ржавая игла смуты уколола меня в сердце и опомнившись я, будто с другом, простился с камнем. Гадая о будущем, я не свернул к широкой, обкатанной заводским самосвалом дороге, а по неказистой тропке, взобрался на широкую тарелку равнины. Не оглядываясь и стараясь не думать о скверном, я направился к разливавшемуся птичьим щебетом леску, без вести затерявшись в нём. Среди зелёных тоннелей берёз, клёнов и лип я проскитался пару часов. — «Я пропал,» — нечаянно подумалось мне и шаг мой оборвался у кирпично-белого дома из деревянной крыши которого выкатывалась массивная будка чердака. Крепко сколоченный здоровяк квадратами окон недоверчиво присматривался ко мне. Возможно поэтому скроенный из алых кирпичей, соседний дом, тоже с подозрением покосился на меня, и я поспешил уйти. Тогда, бесконечной вселенной, глянули на меня премудрые глаза. Большая и очень красивая, собака, каштановой масти, взирала на меня очень глубокомысленно, так же как древние мудрецы и философы, пребывающие в своих великих размышлениях. Каким-то непостижимым образом предчувствуя бедственное моё положение, необыкновенное существо сострадало мне, вселенностью взгляда стараясь обогреть и утешить. Мне стало нестерпимо жаль покидать собаку, но следуя зову нужды, я направился по лягушачьим, квакающим нотам, горохом, катившимся мне под ноги от старого пруда. В смятении, я шёл туда, где необъятные стволы ив, исполинскими колоннами упирались в сонные облака. Забывшись на мгновенье этой красотой, я бессознательно запихнул руку в карман и пальцы мои нечаянно натолкнулись на что-то эластичное. В смятении я вытащил скомканную бумажку и разгладив её прочёл воланы аккуратного женского подчерка: Ул. Леонова, дом 18. квартира 146.

«Ёшкин кот, так ведь это же пензенский адресок моей испанской бабушки!» — медью лязгнули мои ошарашенные мысли, а я даже успел позабыть, что тётя Нина всучила мне эту очаровательную записочку. — «Занятный получился диссонанс, адресок пензенский, а бабка испанская, — саркастично отметил я, невольно усмехнувшись. — «Боже мой, неужели эти мерзавцы, всерьёз рассчитывают, что я куплюсь на такую тупую уловку?» — злорадно усмехнулся я, сминая бумагу в прах. — «Пожалуй, нужно проваливать отсюда…» — сообразил я, зашагав во след катящемуся солнечному блюдцу, по извилистой, петляющей тропке. Рассматривая пустынный пляж равнины, у подножия которой жались друг к другу остатки карьерных озёр, я подобрался к трём раскидистым ивам, походившим на одно громадное, величественное создание. Зачарованно глянув на исполина с низу вверх, я вскарабкался на проезжую дорогу. — «Что теперь?» — озадачился я, обесцвеченным взором уцепившись за шпиль высокой берёзки, что обособленно золотилась зелёным платьем в протяжной траншее оврага. Где-то с железной дороги примчался ко мне тихий и печальный стук идущего поезда и его протяжный гудок прозвучал грустной одой. Прикоснувшись тоскующим взором к домику, январским снегом белевшему у края дороги, я зашагал по переулку с давних пор именовавшемуся Трудовым. Разбитая, местами заасфальтированная дорога, заставила меня обходить огромные ямы, зиявшие своими жуткими челюстями. Сейчас было сухо и поэтому мне крупно повезло, ведь после дождя все эти бесчисленные канавы заполнялись водой, а переулок расползался и растекался непроходимыми лужами и слякотной грязищей. Тогда приходилось проявлять чудеса ловкости, канатоходцем маневрируя по узенькой каёмочке суши чтобы крадучись по более меньшей, терпимой грязи, добраться, каким-то чудом не испачкавшись, до спасительной улицы Мира, а уж там, слава Господу, будет легче!

Итак, ловко подпрыгнув, я героически покорил самую здоровенную выбоину переулка и дорога, вскоре, подвела меня к отвратительной помойке, здоровенной кучей громоздившейся на железных мусорных ящиках и вокруг них. Поспешно заткнув нос, я вильнул на улицу Мира, через которую пролегала основная трасса Октябрьского посёлка. На миг я оглянулся в даль, потому что мне вспомнился один дом под номером сорок два. Я гостил там однажды и лазил по большим ветвям, старого грушевого дерева, но теперь ничего не осталось, кроме воспоминаний. Впрочем, мечтать было некогда и безжалостно связав крылья белой своей тоске я побрёл туда где можно было спрятаться. Но скоро, ноги мои заныли, я понял, что страшно обессилил и мне очень захотелось домой. Поддавшись вожделению, я решил вернуться, но в памяти кляксами всплыли строки любимого моего романа:

— А вот интересно, если вас придут арестовывать? — спросила Маргарита.

— Непременно придут, очаровательная королева, непременно! — отвечал Коровьев, — чует моё сердце, что придут, не сейчас, конечно, но в своё время обязательно придут.

Злобная и неугасаемая, меня вновь скрутила тоска. Да уж, возвратиться мне в свою квартирку было бы всё равно, что совершить трагический акт самоубийства! — «Ах, как бы всё-таки узнать стерегут меня или нет и самому при этом не засветиться?» — кольнула меня жгучая мысль, когда я подходил к бывшему зданию военкомата, где сейчас копошились одни магазинчики, из чьих скромных кулис вальяжно вышел некий молодой человек.

— Стас! — обрадовано закричал я ему и позабыв про каторжную усталость, подбежал к моему давнему, хорошему другу. — Привет Стас! Как хорошо, что ты встретился мне! — воскликнул я, нечаянно заметив, что мой добрый и сильно располневший приятель, не так уж и рад нашей встрече.

— Здорово, — холодно промолвил он, снисходительно протягивая пухлую руку для пожатия. — Ты всё пишешь? — сумрачно поинтересовался толстяк, ехидно скривив сальные губы.

— Пишу… — смятенно подтвердил я, пожав плечами.

— Ну, пиши, пиши! — с нескрываемым презрением и отвращением выплюнул он, отодвинувшись от меня.

— Э-э, Стас, помоги мне, пожалуйста… — ещё более растерянно проронил я, неуклюже улыбнувшись и толстое лицо Стасика прямо-таки перекособочила желчная досада.

— А что случилось? — так, словно бы, я веду его на расстрел, пробурчал он.

— Да, так… Пустяки, — отозвался я, вспомнив налитые жаждой убийства глазища Пугало, его кровавый нож и свирепую ярость. — Дружище, выручи, пожалуйста… сгоняй, ко мне на хату и осторожно проверь, пустая ли она, — смущённо попросил я, потирая локти.

— А сам чё не можешь? — недовольно сжал все свои подбородки мой дорогой дружок.

— Не хочу встречаться с одним очень не приятным человеком, — пояснил я с утаённым ужасом, ледяной изморозью пробежавшимся по моей спине и скорчив на жирной роже наплевательскую мину, Стасик очень рассудительно сказал:

— Десять литров пива и денег четыре сотни!

— А чего так дёшево? — сумрачно полюбопытствовал я, изумлённый таким скотством.

— Могу по дороже, — почесав отвисшее пузо, по-свински объяснил любезный приятель.

— За десять литров пива, я и сам посмотрю! А за четыре сотни, козёл, я себе получше и понеприметнее помощников отыщу!!! — злобно швырнул я иронию в обрюзгшую морду предателя, приготовившись эту самую морду бить.

— Ну, как знаешь, писатель! — издевательски бросил гнусный иуда, именно сделав ядовитое ударение на последнюю фразу, но драку затеять со мной не посмел. Так, пропустив мимо ушей хлёсткое оскорбление, Стасик побрёл к своей навороченной Вольво и упаковав в неё растущее пузо, бесследно укатил. Подавленный и угнетённый, я остался стоять в пустынной смятенности, посреди свивавшихся сумерек.

«Что же делать?» — озадачился я, незрячим взором уткнувшись в синюю вывеску магазинчика. — «Что происходит? Чума от меня отказался и этот тоже! Вот друзья, блин!!!» — потрясённо и раздражённо пожаловался я своему одиночеству. Словно убийца разбойничьим ножом, голод яростно заколол мои сетования, принудив думать о ужине. Выудив из джинсов кожаный «лопатник», я нерадостно пересчитал содержимое. Оказалось, он хранил в себе всего пятьсот тридцать шесть рублей. — «С такой суммой долго не побегаешь,» — удручённо сообразил я, отправившись добывать себе неприхотливой еды. В ларьке у Берёзовского рынка, я купил себе пару хот-догов и кофе, всё это я расторопно прибрал, отупело смотря как в задымлённый вечером парк, стекается на дискотеку воспитанная рекламой, попсой, Голливудом, а одним словом, омерзительным телевизионным ящиком, молодёжь. Ну, а я направился к самому достопримечательному месту нашего города — кладбищу. Собственно говоря, Сердобск неотвратимо превращается в кладбище и скоро, когда юная поросль переберётся в крупные города, а старики, подобно динозаврам, вымрут, на безжизненной земле останутся чиновники, кабаки и супермаркеты. Ну а пока что, ожидая новых поселенцев, вечный приют умерших дремал, под ласковой сенью лип, берёз и клёнов. Миновав чёрное литьё оград, я выбрался на Красную улицу, смотря как в очаге горизонта гуще завариваются вишнёво-оранжевые сумерки, как на истрескавшийся тротуар, ложатся мне под ноги, сшитые из тоски хмурые тени. Отвернувшись от напыщенной бензоколонки, я всмотрелся в старую ладью водонапорной башни, расписанной шахматным, квадратным узором. Пылающее багровым колоколом солнце уже скатилось с её круглой, широкой крыши на зелёные макушки деревьев. Однако же, скоро явится ночь и куда мне, при сложившихся обстоятельствах, податься? От мысли, что придётся провести её на улице, мне сразу сделалось ещё грустнее. — «Возможно стоит напроситься к кому-нибудь на ночлег?» — подумал я, воодушевлённо смекнув, что в Сердобске у меня ещё не мало знакомых. Достав из кармана мобильник, я торопливо защёлкал по клавишам, шагая мимо аккуратных домиков близнецов, теснившихся у старой автобусной остановки. — Саша Капустин, — нажал я первый же номер в записной книжке и вопросительные гудки вызова запульсировали в телефоне.

— Алё? — бодро раздалось в моём ухе, предвещая удачное искупление всех горючих бед.

— Привет Сашка! Это я тебя беспокою, чего поделываешь? — столь же радостно поинтересовался я, предвкушая разогретый и сладко дымящийся, славный ужин с восхитительным пивом в придачу.

— Семёнов?! — уже далеко не столь воодушевлённо, узнав меня, пробузил Капустин.

— Он самый, приятель, а к тебе можно наведаться? — сказал я, ещё не теряя надежд и улыбки.

— А зачем? — уже совсем не по-товарищески осведомился Саша.

— Ну-у как? Посидим, поболтаем, пива выпьем… — перечислил я все обязательные прелести дружеской встречи, но уже остужённый зимним холодом недобрых предчувствий.

— Пива? — задумчиво и алчно шмыгнул носом Капустин. — Ну ладно, приходи, — не очень радушно, но охотно пригласил он, польстившись на дармовое пойло.

— Бегу, Санёк, а у тебя тогда можно переночевать, а то мне пока что негде? — восторженно полюбопытствовал я и долгая пауза вдруг северным ледовитым океаном растянулась в мобильнике.

— Ты, Семёнов, ко мне не приходи, — затем вдруг услышал я, ещё более помрачневший голос товарища.

— Как? А пиво? — в изумлении воскликнул я, втянув голову в плечи.

— А пива мне расхотелось! — гениально объяснил свой внезапный отказ Капустин, отрубив связь и я циклопом уставился на помертвевший мобильник.

«Ничего себе, Капуста отзывчивый парень, а ведь не так давно я помогал ему выплачивать долг! Вот это благодарность!!!» — поразился я, рассеянно обегая дружные парочки, мотыльками слетавшиеся к загудевшему тупой клубной музыкой парку и кое-как оправившись от шока, отыскал в телефонных записях другую фамилию.

— Слушаю, — оптимистично выдохнул очередной мой приятель, Свиблов, с которым мы в старое время не раз рыбачили на Хопре.

— Привет Серёга! — весело поздоровался я, смотря на потянувшиеся к низу старенькие домишки.

— А-а-а это ты… — разочаровано промычал Серёжа, даже не удосужившись сказать элементарного «Здравствуй» в ответ.

— Как жизнь? — заботливо полюбопытствовал я, оправляя дужку очков.

— Нормально, — буркнул в ответ мой чудный друг, так, будто я спросил его о зарплате.

— Не хочешь на рыбалку сгонять? — осторожно предложила Сергею моя корректность.

— Я с другими людьми договорился, — проворчал Свиблов в ответ, отмахиваясь от меня, будто от гадкой, помойной мухи или мусора.

— Серёга, а мне переночевать у тебя можно? Мне очень нужно! — затаив дыхание и уповая на чудо, вопросил я, от волнения скомкав бежевый воротник ветровки.

— А у меня для тебя места нет, — очень просто объявил мне Серёжа, живущий в скромном двухэтажном особнячке.

— Спасибо! — язвительно поблагодарил я Свиблова, рассерженно отключившись. Ещё одна мразь, которая только притворялась другом, а ведь в прошлом году, я помог ему сделать ремонт. — «Ладно, следующий…» — стараясь не унывать, встряхнулся я, связавшись с очередным товарищем. — Алё, Володька! Привет! — произнёс я в мобильник, так словно бы не было горьких разочарований.

— Здорово, чем обязан? — неопределённо отозвалось по ту сторону связи.

— Прочёл мою рукопись? — сказал я, проигнорировав утопавшую в зелени ленту Балашовской улицы, ведущую прямиком к родимой моей девятиэтажке.

— Нет, — бесцеремонно бросил мне Вова Маслов, хотя однажды клятвенно обещал её прочесть.

— Что, времени не было? — озадаченно предположил я, смотря в разгоревшиеся жарким пламенем небеса, с изящными, будто сошедшими с греческой фрески, перьями облаков.

— Было время, просто не хотел я писанину твою дурацкую читать, — очень тактично пояснил мне верный дружище, так что я чуть было своим же языком не подавился.

— А если не читал, откуда же ты знаешь, что она дурацкая? — придирчиво вопросил я, отирая колечко серьги.

— А вы, жалкие провинциальные писателишки, все такие, — без капли смущения, провещал Володя. — Пишите сплошную ерунду и хвалитесь ею друг перед дружкой, да ещё нормальным людям покоя не даёте, читать вашу чепуховину, видите ли, все обязаны! А на самом деле все вы, попросту убогие придурки, — издевательски-назидательно провозгласил Маслов и злоба смерчем вспыхнула во мне, прокатившись по душе огненным колесом.

— Эти придурки, Вова, может единственные кто бескорыстно служат искусству! — мрачно возразил я, страстно желая подошвой ботинка съездить этому уроду по роже. — И вообще не затем я тебе позвонил, — промолвил я, стоически пытаясь угасить буйные вихри злости.

— А зачем? — ехидно прогнусавил Масло в телефон, когда мимо меня промчался чей-то велосипед.

— Пусти, пожалуйста, меня к себе… одну ночь переночевать, — изрёк я, от волнения защемив нижний край губ зубами. — Позвони через недельку, — великодушно дозволил Володя и я едва не раздавил собственный мобильник.

— Через недельку мне это на хрен не нужно будет! — огрызнулся я, обрывая разговор. Ярость рвала меня в клочья, она превращала меня в бесноватого, и Вова меня отфутболил, хотя ни кто-нибудь, а я безвозмездно вскапывал ему дачу, когда он срочно гонялся в Москву. — Ладно, чёрт с тобой, звоним следующему… — покрываясь чесоточной сыпью ненависти пробормотал я, судорожно набрав ещё один номерок.

— Здравствуй Миша, — неунывающе выдохнул я в трубку, стараясь не помнить гнусных иуд, предательски бросивших меня в беде, на расправу судьбы.

— Привет, ты чего? — в недоумении пробубнил мой приятель по учёбе, явно не обрадовавшись моему звонку.

— Дружище, мне помощь твоя нужна! — без долгих предисловий, вмазал я и Миша Селин немедленно отключил свой мобильник. — Сочтёмся, гнида! — раздражённо проронил я в никуда, прокляв себя за то, что и этому выродку, однажды сделал, большое добро. Следующим именем в моём телефоне был Гриша Котлетин, но звонить ему мне совсем не хотелось, в виду того что Гриша был самым обыкновенным, сопливым подкаблучником, весь обиход жизни которого сводился к одну нехитрому смыслу — исполнять прихоти любимой жены. Потому-то драить полы, убирать комнаты, стирать грязное бельё, варить завтраки и обеды великолепный Гриша начинал аж с пяти утра, в благодарность от чудесной супруги получая насмешки, издёвки и упрёки. Славная жёнушка вытирала об Котлетина ноги, а он в коротких перерывах от рабского труда по-прежнему приносил ей кофе в постель, не говоря уж о том, что этот червеподобный слюнтяй, в угоду своей мегере, побросал всех до одного друзей, включая и меня. Да, Гриша превратился в кастрированную, бесхребетную тварь и общаться с ним было противно, но к сожалению, положение моё было столь ужасно, что скрепя сердце я нажал на кнопку вызова.

— Алё… — весьма недоверчиво произнёс, Котлетин, будто заранее опасаясь чего-то неприятного.

— Григорий, привет! — как можно беззаботнее поздоровался я, стараясь не выдавать истинной паршивости обстоятельств.

— О, здорово! — узнав меня, едва ли не радостно, воскликнул Котлетин. — Как дела? — вопросил он, невообразимо удивив меня своей приветливостью.

— Да вот, брожу по Сердобску, скучаю, думаю с кем бы пива выпить, — бессовестно наврал я, скорчившись от этой чудовищной лжи. — К тебе наведаться можно? — осмелившись полюбопытствовал я, наплевательски безразлично, словно никакое бедствие не терзало меня.

— Ну-у-у-у-у-у-у… это… — рассеянно промычал Гриша, будто у него случилось разжижение мозга. — Э-э-э-э-э… Погоди! Я у жены спрошу!!! — нашёл он идеальное решение, чем вызвал у меня рвотные толчки омерзения. Отважно пропыхтев самоваром, Гриша побежал спрашивать у бабы разрешение на пиво, а я стал терпеливо ожидать его возвращения. — Лёня, ты на связи? — через несколько бесконечно долгих минут, крикнул он в телефон.

— Да, Гриш, слушаю! — откликнулся я, в смятении пошатнувшись.

— Лёнь, ты знаешь… — вслед затем промямлил Котлетин и я моментально догадался, что ничего хорошего этот слизняк мне не скажет. — Я бы рад с тобой выпить, но Таня говорит, что алкоголь плохо отражается на семейной атмосфере. Так что, к сожалению, пива мы с тобой не попьём, — промусолил Григорий, целиком и полностью удостоверяя мои опасения.

«Вот ублюдочный каблук!» — рассерженно обругал я Котлетина, в слух же проговорив: — Прискорбно, конечно, ну да Бог с ним с пивом. Слушай, друг, а у тебя переночевать можно?

— Ну-у-у-у-у… Подожди я спрошу жену… — проронил мой забавный собеседник и снова исчез.

«Вот урод!» — расплевался я, погрузившись в тягостное ожидание.

— Алё, Лёня! — огласилось в моём сотовом, через некоторое время.

— Слушаю, — бросил я в ответ, с великим интересом изготовившись выслушать очередное постановление Тани.

— Лёнь, ты извини, но Танюша говорит, что ты нас стеснишь, — проблеял Котлетин, и мне захотелось придушить эту навозную мокрицу.

— Так это на одну ночь всего… — попробовал я спасти положение, ещё надеясь достучаться до крупицы человеческого в естестве этого дегенерата.

— Всё равно ничего не получится, — непреклонно прощебетал Гриша, с лакейской покорностью оглядываясь на любимую супругу.

— Ладно, чёрт с ним, можешь мне взаймы три тысячи дать? — поинтересовался я, подавляя в себе бушующие тайфуны ярости.

— Э-э-э… одну минуту… Я сейчас узнаю! — пролепетал сопливый подкаблучник, вновь провалившись сквозь землю и я, разрываемый ненавистью, остался дожидаться решения его прекрасной жены. — Лёнь ты здесь? — воскликнул Гриша, наконец возвратившись ко мне.

— На месте. Ну что выручишь меня? — провещал я, изо всех сил сдерживая бурю негодования, беснующуюся внутри меня.

— Нет, Лёха, — объявил Гриша, светло и сладко улыбаясь обожаемой жёнушке.

— Почему? — изумлённо вымолвил я, чувствуя, что меня тронул старый, добрый альтсгеймер.

— Жена не разрешает, говорит ей самой деньги очень нужны, — пояснил этот недочеловек, разъярив меня окончательно.

— Гриша, ты сраный подкаблучник и полное дерьмо! — влепил я гнусному засранцу справедливую затрещину, разъярённо пнув камень.

— Лёнь ты чего? — огорошено вопросил Котлетин, явно не постигая моего остервенения.

— Иди полы помой ещё разок, в пять утра! И как в туалет потянет, разрешения посрать у жёнушки спросить не забудь, ушлёпок!!! — брякнул я в ответ, в бешенстве отключив сотовый. — «Вот падла! Если бы не крайняя нужда и несчастье, во век не позвонил бы этому соплежую!!!» — разгневанно помыслил я, очень жалея, что вообще обратился к Грише Котлетину. Однако неистовая злоба понемногу отпускала меня, но прежде чем беспокоить очередного хорошего человека, нужно было отдышаться и я, будто истерзанный удушьем астматик привалился к липовому стволу. — «Сейчас малость приду в себя и тогда поговорим…» — изнурённо стащив с носа очки, подумал я, как вдруг и совершенно неожиданно затрезвонил мой сотовый.

«Рома Мячиков» — прочёл я на чёрно-белом экране, едва не столкнувшись с бравым котом, важно шагавшим по тротуару по своим неотложным делам.

— Привет дружище, — несколько озадаченно вымолвил я, уступив деловому коту дорогу.

— Чего поделываешь? — поинтересовался тогда Рома, будто выпытывая государственную тайну.

— Да ничего… — пробормотал я, отупело глянув на проехавшую мимо скромницу Оку.

— А не хочешь ко мне завалиться, на всю ночь, а то мне одному скучно пиво хлебать? — внезапно полюбопытствовал Роман и у меня отнялся язык, ведь я так долго упрашивал о ночлеге всяких скотов абсолютно ничего от них не добившись, а тут, вдруг, меня самого приглашают в гости.

— Э-э-э-э-э… а ты не будешь против если я заявлюсь? — настороженно проронил я в телефон, всё ещё опасаясь, что минутой ранее ослышался.

— Нет, конечно. Говорю же, скучно одному пиво лопать, так что приходи поскорей, не заставляй тебя ждать! — всыпалось мне в ухо, и я едва не взлетел от радости к облакам.

— Скоро приду, Ром. Я уже рядом, — возвестил я, ликующе пнув подвернувшуюся под ногу консервную банку и Мячиков распрощался со мной. — «Вот это да! Бывает же такое! Ты носишься как прокажённый, а удача сама брякается к тебе в карман пристанищем, упаковкой пива и шикарным ужином!» — восторженно удивился я, забросив мобильник в карман и глянув на мелькнувшую с левого боку трубу часзаводской водонапорной башни, завернул на перрон Яблочковой, откуда уже был виден кирпичный угол с балконами пятиэтажки, где проживал Роман. Гордо возвышаясь над старенькими, деревянными домиками, великан, расшитый красно-белым, геометрическим узором кирпича, скоро приветливо улыбнулся мне. Балконы, усыпанные спутниковыми тарелками, безразлично глянули на меня своими окнами в которых дробилось опадавшее солнце.

«Яблочкова 144» — прочёл я, вычерченную мелом, полуистёртую надпись у изголовья кирпичной кладки, завернув на асфальтовое подворье и смотря в широченный, обитый бездушным пластиком бок двухэтажной общаги. Выше грелись на солнышке старые гаражи и такие же точно коммунальные хижины, среди которых дрейфовал очень уютный дворик с лавочками и одноногим, самопальным столиком. Впрочем, я шёл мимо этого волшебного островка, пробираясь меж стада неподвижных иномарок, когда к ногам моим подкатился футбольный мяч, сбежавший от детворы. Улыбнувшись своему пропавшему детству, я метким пасом вернул пропажу сорванцам, и они вновь, с азартом, принялись за игру, мне же осталось лишь с сожалением мечтать о таком счастье. Оглянувшись на малышовую площадку, чьи многоцветные турники, лесенки и качели, казались рисунками из книги сказок, я поспешил скорее затеряться в подъезде, немало удивившего меня своей чистотой. Поразительно, но здесь, даже на оранжевой плитке кафеля не хрустел назойливый бытовой мусор. Пожалуй, эту безукоризненную аккуратность портил лишь страшный почтовый ящик, каштановыми створками и каракулями квартирных номеров ощерившийся на меня с площадки лежащей под пятой второго этажа. — «Наконец-то я отдохну и спокойно переночую. Пускай Пугало до посинения протирает штаны у моей квартиры, а я перекантуюсь здесь. С пивом!» — злорадно помыслил я, заглядывая во двор через подъездные окна. Вскоре, обшитая деревом квартирная дверь, под номером 72 всколыхнулась радостными брызгами, и я сдавил квадратный, цвета смолы звонок, однако мелодии не последовало, оповестительный прибор онемел. В смятении я повторил попытку сообщить о себе, но звонок безмолвствовал словно мерзавец, которому в наказание отрезали язык. — «Испортился…» — догадался я, постучав в дверной лоб кулаком и вдруг она сама отворилась. — «Да что же это я, в самом деле? Меня давно и с нетерпением ждут, а я всё тушуюсь!» — весело упрекнул я самого себя, переступая порог уютного жилища и забредая прихожую. — Дружище, я здесь, доставай пиво! — торжественно крикнул я, завернув в рябиновую цветь гостиной и оледенев. Оказывается, Рома не мог принести выпивки, он с посинелой шеей и вывалившимся языком висел на люстре цветущей крупными бутонами плафонов. Именно поэтому бедный Мячиков не зазывал меня ужинать, таращась с потолка страшенными, вылупленными глазами. — «А пива-то, пожалуй, сегодня не будет…» — ошарашено глазея на мертвеца, сообразил я, абсолютно не зная, что при этих обстоятельствах делать. Смею уведомить, я не однажды наблюдал вздёрнутых в добродушном голливудском кино и страха, ровным счётом, никакого не испытывал, но теперь, меня скрючило от ужаса, поскольку в реальной жизни всё выглядит в миллион раз страшнее! — Ром… ты как же это? Ты что же это?.. — ошарашено бормотал я, одеревенелыми ногами обходя труп и спрашивая повешенного, так словно бы он мог мне ответить.

— Это я случайно! — прохрипел мне в ответ, потрошащий внутренности рык и дёрнувшись в сторону, я столкнулся с жуткой рожей Пугало, глазевшей на меня исподлобья сверлом чудовищных глаз. Издевательски усмехаясь, он громоздился в дверном проёме, шутливо растягивая в своих лапищах кошмарную удавку, очевидно ту самую, которой недавно придушил бедного Рому. Краска ушла с моего лица, и оно стало мраморным, мне показалось что солнце погасло. Убийца находился со мной в узком чемодане одной комнаты и между нами висел только труп моего приятеля. — Что, добегался, очкарик? Привет тебе от Игоря Артемьевича! — любезно прорычал душегуб, накрепко затворяя за собой дверь, и я понял, что мне не жить. В раскалившейся до шипения голове моей метелью носились очумевшие мысли искавшие спасительный способ побега, но бежать было некуда, дьявольская западня поймала меня в свою клетку. Мышеловка захлопнулась, и чтобы обороняться я схватил первое подвернувшееся под руку, а именно стул, торчавший вверх дном под ногами умершего. — Ну-ну! — злобно ухмыльнулся Пугало, двинувшись на меня с натянутой меж ладонями верёвкой. Взирая на подступающего головореза я уже знал, что это мой конец, знал, что мне никогда не победить этого монстра, даже с лопатой в руках и поэтому совершил единственно возможное. Заорав, я изо всех сил швырнул в убийцу стулом, а сам не глядя и не раздумывая прыгнул в окошко. Испуганный крик стекла тысячью разорвавшихся струн, затрезвонил в моих ушах. Разбившееся окно брызнуло ливнем, осыпав меня всего, так что в минуту падения я видел, как пылает в разлетевшихся стекляшках огненное солнце и несётся вместе со мной вниз на асфальт. Приземление было неблагополучное, я тяжко треснулся о жидкую циновку травы, а битое стекло алмазным дождём пролилось на меня. На мгновение в глазах моих потемнело, и я ослеп, но толи от страха, то ли от невероятного везения ничего себе не сломал, даже боли не почувствовал и вскочив на ноги, сломя голову бросился нырять в закоулки, чтобы на веки потеряться в них.

Я не верил, что так может быть. Мне казалось жизнь не может перевернуться вверх дном за несколько суток, а теперь прячась за мусорными баками, кустами и заборами я бродячим котом петлял по округе, в надежде что убийца не сможет выследить меня. Вздрагивая от малейшего шороха и пугаясь каждой тени, я пробирался трущобами закоулков, пока вновь не перебрался на капитолийский холм Красной улицы. Рассчитывая спасти свою бедную жизнь, я поступил так, потому что, следуя здравому смыслу, Пугало будет искать меня где угодно, но только не здесь. Облака, подкрашенные снизу алым костром солнца, тянулись над городом кудрявыми овнами и под стуки бешено колотящегося сердца я размышлял о случившимся. Передо мной по-прежнему висел жуткий труп Ромы, его выпавшие из черепа глаза свирепо усмехаясь таращились на меня, а лиловый, расплётшейся язык елозил и вилял кошмарной змеёй. Чтобы не видеть этого ужаса, я отчаянно зажмурился, но мертвец неизгладимо парил в моей памяти на узорчатых стеблях люстры, периодически сменяясь безобразной рожей Пугало. Измученный и устрашённый я огорошено спрашивал себя, как выследил меня убийца? Как узнал про Мячикова? Но версии, предположения и догадки путались в моей воспламенённой голове мошкарой. Они толкали друг друга, ошалело пихались и брыкались, самих же себя сталкивая в кромешную пучину бестолковости. В итоге, как ни старался, ничего путного я не выдумал, меж тем, заливаемая бардовыми винами сумерек, улица расстелилась длинным, крутым спуском, ведущим к центру Сердобска. Тогда, привстав отдышаться и оперевшись о высокую завалинку старого, деревянного домика, я всмотрелся в прекрасный храм великого Михаила архангела, на мгновение позабыв о бедах. Прийдя в себя и подтянув очки к переносице, я побрёл в низ, поклявшись самому себе не вспоминать о несчастном Роме. Клятва была дана, но против своей воли и вопреки всем обещаниям, я бессознательно оглянулся, наткнувшись на горевшую червонным золотом верхушку злосчастного многоквартирника, где пеньковой верёвкой расписалось кошмарное убийство и где чуть было не погиб я сам. Тогда хохоча уродливой ухмылкой распахнутой челюсти, сверкая плошками безумных глазищ и вихляя посинелым, вывалившимся языком, ужасающий труп вновь свалился на меня. Дабы не сойти с ума, я поспешно отвернулся от красно-белой кирпичной рубахи смертоносной пятиэтажки. Солнце теперь огненным низом прожигало крыши домов и кроны деревьев. Багровая кисея сумерек пламеннее расстилалась под моими ногами, а небеса жарче разгорались, над городом. Придя в себя и малость успокоившись, я опять взялся за мобильник, шагая мимо шеренги элегантных липок. Как это ни противно, но придётся вновь выпрашивать приюта у дорогих приятелей, ведь мне опять некуда было податься.

— Привет Витёк, это Семёнов! — окрылённо представился я поднявшему трубку очередному близкому другу и связь тут же расторглась, словно бы моё имя налагало несмываемое проклятие. Стало быть, Витя, которому я в своё время помогал ухаживать за больной матерью, теперь, даже не захотел меня слышать!!!

— Я в восхищении! — услышал я восторженное завывание кота Бегемота в своей голове.

«Но кто-то же должен меня приютить?» — огорошено предположил я, взором запнувшись о здоровый кирпичный особняк, что с божьей помощью выстроил некогда местный батюшка, а затем благополучно перепродал его телефонной фирме. Ну и слава Богу! Впрочем, меня мало волновала успешная коммерческая деятельность святого отца, я отчаянно набирал номер за номером, терзая свой мобильник и пытаясь найти себе угол. Но кому бы я не звонил все отказались от меня, а многие, попросту, не стали говорить. Едва узнавая мой голос, прекрасные товарищи обрывали связь. Наконец, после десятой, тщетной попытки отыскать милосердие, я осознал жуткое — вся моя жизнь была чудовищной фальшивкой и по-настоящему меня никто никогда не любил. — «Ну почему все мои друзья, омерзительные, неблагодарные ублюдки?» — едва не закричал я в слух от обиды, минуя детскую художественную школу. Отчаянье вгрызлось в меня аллигатором, неожиданно я осознал, что никому не нужен, в полной мере ощутив каково приходится бездомным бродягам, которые тоже никому не нужны. Мне стало очевидно, что вокруг существуют и мечутся тысячи людей, но никто из них не подарит тебе спасения. Ты упадёшь, ты будешь умирать от болезни и голода, где-нибудь на городской площади, но никто в этом проклятом городе даже не взглянет на тебя!

— Верно! Верно! Вы совершенно правы!!! — гулко и страшно прокричал Воланд, чьи слова навернулись мне на ум, из той сцены романа, где Маргарита с честью прошла хитрое испытание. Но что же в итоге делать мне? Постучаться к кому-нибудь, попросить немного еды? Но я знаю граждан, которым жаль даже кусок объедков для бездомной кошки. Таким плевать на голод человеческий, они привыкли набивать жратвой свою персональную утробу, во имя которой они, собственно говоря, все и существуют. Стало быть, надежда поужинать умерла. Взгляд мой, безумной, ошалевшей крысой пробежал по мозаикам и башенкам умывавшемуся золотом сумерек второго лицея. Тогда, вероятно, стоит положившись на удачу попросить у кого-то ночлега? Но мне известны персоны, что за подобные просьбы калечат! Так что не приведи Господь просить у них милости, тебя обматерят последними словами, выгонят и побьют. Все эти дивные люди, кстати, ходят в церковь, богобоязненно крестятся, возможно даже соблюдают посты, но после богослужений от всей души пинают и бьют палками тех, кто имел несчастье раздосадовать и смутить их мирное существование. Здесь с избытком полно и тех кому даже на собственных престарелых родителей наплевать, не то что на какого-то незваного и неведомого бродягу вроде меня. Поэтому ночлега просить я, пожалуй, ни у кого не рискну, поберегу себя. Так, размышляя об этих бессмертных истинах, я выбрел на перекрёсток улиц Красной и Ленинской, с безразличностью покойника глянув в сторону городской площади, там, где ковался мрамором и бронзой, мемориал воинской славы наших бесстрашных героев и пылал вечный огонь. Вдруг мне стало немыслимо гадко и я поспешил убраться с улицы Ленина, на верблюжьем горбу которой мертвел похоронным чучелом разорённый, загубленный и сожранный супермаркетами Часовой завод. Легендарный исполин, гремевший некогда на весь Союз Советских Социалистических Республик, а, впрочем, не только. Возможно стоило подняться к этому великому историческому праху, но я, неведомо почему, шёл к зареченскому мосту. Купив, для своего утешения, бутылочку пива, я приостановился у его бетонного подножия, в смятении всмотревшись в затмевавшуюся багряной золой даль. — «И куда теперь?» — спросил я своё недоумевающее подсознание, ладонью оперевшись о край холодного парапета.

— Милый, милый Азазелло! — вскричала Маргарита.

— Пора! Вылетайте, — заговорил Азазелло в трубке и по тону его было слышно, что ему приятен искренний, радостный порыв Маргариты, — когда будете пролетать над воротами, крикнете: — «Невидима!» Потом полетайте над городом, чтобы привыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут! — вспомнились мне нетленные строки романа, и я приободрился. — Точно! Вон из города! На реку!!! — сказал я сам себе, решительно свернув на падающую с холма невзрачную тропку, и щебёнка приветливо зашуршала под моими ногами. Вскоре исхудавшая река распахнула мне свои объятия песчаным берегом, кустами, ивами и пригоршнями лопухов. Размышляя о потерянном доме, о загубленной своей жизни я шёл по косматым зарослям дикой травы, покуда обвалившийся кленовый ствол, сухими, растопыренными, корягами сучьев, не преградил мне дороги. На эту удивительную скамью я и присел, увидя что великое солнце кануло за реку и пропало. Кипящий в небе пожар затухал, раскалённые угли заката остывали, небо темнело, и я стал замечать воспламенившиеся искорки звёзд. Тьма слетела на Сердобск чёрным, восхитительным лебедем, смоляными крыльями окутав ветхий военный городок, с облезлыми, потасканными высотками, гудящий пошлой музыкой парк и брошенный до рассвета рынок. Темнота закрасила чёрной тушью сельские домики, сарайчики и огороды октябрьского посёлка. Она вымазала сажей караваны захмелевших гаражей, запятнав и сложенную руками советских солдат пятиэтажку, с её тусклыми, шелушащимися стенами, и оранжевыми кострами фонарей у колен подъездов. Тьма разлила свой дёготь на Ясенки, загасив свечи окон Дома Ветеранов Труда, а следом поглотила зияющую мёртвыми глазницами окон, извечно не отстроенную девятиэтажку. Отемнив безбрежное небо, ночь накрыла мосты, дороги, улицы, кварталы, рощи и последней запихнула она в свой чёрный мешок центральную площадь, обнищалую Сердобу, а с ней и меня. Некоторые центральные улицы облил электрический свет, всё остальное погрузилось в кромешный мрак, и я утонул в нём бесследно. Но мне сделалось гораздо спокойнее, тьма Сердобска мне не страшна, я не упаду, не сломаю ногу, потому что знаю каждый сантиметр здешних трущоб и могу идти хоть с завязанными глазами. А вот те, кто гонятся за мной, узнают, что такое разбитые Сердобские дороги ночью!!! Но волновало меня теперь ни это, я откупорил бутылку о кленовый ствол, запихнув пробку в карман, а самое главное из бескрайних небесных садов богиней вышла луна, и всё обыкновенное преобразилось, переиначилось, и неожиданно стало волшебным. Деревья окутались магической серебряной дымкой тайны, нефритовой диадемой засияла река, и жалкий, истощённый облик её вдруг стал очарователен. Обольщённый лунными чарами я делал лучшее что может позволить себе философ, пил пиво, мыслил и смотрел в необъятнейший звёздный океан над своей головой. Ночь подарила мне счастье…

Глава 20: Ангелы прилетают не каждый день

Увядшим цветком поникла синяя бескрайность небес. Вздыбленные тучи на воловьих рогах притолкали размывчатую дождливую хмурость к беспризорному, затерянному дворику.

— Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И берёзы в белом плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам? — шёпотом пролил Евгений грустные стихи, вновь приложившись к водке. Утеревшись рукавом тёмно-серой, стильной джинсовки, Меньшиков подумал о том, чтобы закурить, но тут дождливой мелодией Контрреволюции запел телефон и мысли расстроились.

— Здравствуйте, Наталья Юрьевна, ваш звонок словно благословенье небесное! — отозвался Меньшиков, спрятав фляжку, запечатанную гербом Советского Союза в карман джинсовых брюк.

— Приятно что мои звонки так радуют тебя, Женя. А ты мне что-нибудь радостное скажешь? Что у тебя с работой? — спросила дама, из окна своего кабинета, смотря на серую флейту улицы.

— С работой полная идиллия, Наталья Юрьевна. Любовь и взаимопонимание! — заявил Чума, бесцельным взглядом блуждая по фонарям и домам переулка.

— Ты написал статью? — всё ещё мнительно осведомилась женщина, отрешённо рассматривая скучных прохожих.

— Безусловно, Наталья Юрьевна! Можете не сомневаться, — произнёс Евгений, уступив дорогу беспечному, бродячему псу.

— Давай дружок, давай, мне нужна ещё одна хорошая статья! — сказала начальница, отвернувшись от окна.

— Все старания приложу, даже обедать не стану, — клятвенно изрёк Чума, глотнув алкоголя из фляжки и Наталья Юрьевна рассмеялась.

— Ну ты этим не злоупотребляй, ты мне нужен здоровым! — указала она, придирчиво оправляя своё трикотажное платье, расписанное мелкой, чёрно-белой клеткой. — Женя, а ты в порядке? Ты случаем не пьёшь? — настороженно полюбопытствовала владелица «Модного Кота», облокотившись о письменный стол.

— Вовсе нет, а вы собираетесь мне предложить выпить? — осведомился Меньшиков, придав небритому лицу радостный оттенок.

— Ты поспешил с выводами, дорогой. Я могу только предложить тебе поскорее приехать в редакцию с готовой статьёй! — через смех возразила женщина, ещё раз в душе удивившись вёрткости юмора своего необыкновенного сотрудника.

— Вы всё о работе, а как было бы здорово, Наталья Юрьевна, мы с вами, пьём на брудершафт, где-нибудь на центральной площади. На глазах гуляющих детей и полиции осушаем водочку! — вкрадчиво провещал Чума, мечтательно закатив глаза.

— Прекрати негодник! Отвечай лучше, чем сейчас занят? — посмеиваясь вопросила директриса, зачем-то взяв вишнёвую перьевую ручку.

— Наталья Юрьевна, вы прямо как моя седьмая жена! — осудительно посетовал Евгений, пнув какой-то мелкий камешек. — Но её-то я обычно ко всем чертям посылал, а вам, так и быть, по совести скажу. Именно сейчас я иду на важную встречу. Я тут с одним человеком познакомился, он нашего незабвенного Гнусавого лично знал, и кое-что интересное рассказать может, — сообщил Меньшиков, расправив воротник джинсовой куртки.

— Ой, как здорово! Молодец Женя! — обрадовано похвалила Наталья Юрьевна гуляку, тут же засияв всеми цветами радости.

— А вы меня отвлекаете. Препятствуете настроиться на более плодотворный результат, — пожаловался Евгений, шагая по истоптанной лужами тропинке.

— Прости, дорогой, работай. Жду изумительной статьи! — проворковала дама, светло улыбаясь в телефонную трубку.

— А я жду брудершафта! — настоятельно отмолвился Чума, затем услышав смех и щелчок отключившейся связи. — Вот и слава Богу! — глядя на замолчавший мобильник, произнёс Меньшиков, прибрав сотовый в карман и узрев молодого человека, в поношенной майке с портретом Боба Марли и драных джинсах, вывернувшегося из-за угла одряхлелой хрущовки.

— Добрый день, — произнёс Чума, дружественно протянув руку новому своему знакомцу, чьи короткие, незнающие расчёски, и потому взлохмаченные, волосы трепал весенний ветер.

— Добрейший, — отмолвился парень, худой рукой приветливо пожав, ладонь Меньшикова.

— Ты извини я вчера что-то имя твоё толком не расслышал… — произнёс Евгений, осматривая серебряную улитку серьги в левом ухе приятеля и его беспокойно метущиеся, встревоженные, будто выглядывающие какую-то опасность, карие глаза.

— Зови меня Джил, — назвал молодой человек своё уличное прозвище, потому что никакого другого имени он не признавал.

— Ну вот, это тебе, как договаривались… — изрёк Евгений, подав собеседнику бумажный свёрток номиналом в семь тысяч рублей. Неспокойные и выстуженные холодными ветрами пустоты, глаза юноши тогда неожиданно загорелись и с радостью ухватив деньги он запихнул их в джинсовый карман своих неопрятных штанов. — Ну говори, давно Гнусавого знаешь? — попросил Чума, потянувшись к сигаретной пачке.

— Ты я вижу человек, слово держишь, не обманываешь, тебе скажу… — утерев острый подбородок обратной стороной ладони, провещал Джил. — Гнусавого семь лет знаю. Давние мы с ним приятели, — сказал он, пасмурно шмыгнув носом.

— С тех пор как употреблять стал, — догадался журналист, с печалью изучая небрежный облик парня. — А у кого теперь дурь берёшь? — осведомился Чума, рассматривая метущиеся тени в очах собеседника.

— Мир не без добрых людей, при желании многое найти можно, — отмолвился Джил, скривив уста в грустной, мимолётной ухмылке.

— Однако всё же сложнее стало, с тех пор как Филю убрали? — поинтересовался Меньшиков, через кружевную тесьму дыма всматриваясь в лицо мальчишки.

— Да, отрицать не буду… — согласился юноша и по бледной глади его лица, пробежала бессмысленная улыбка.

— Знаешь кто Гнусавого замочил? Может слышал что? — полюбопытствовал Евгений, мнительно потерев щетину подбородка.

— Этого не знаю, видел только как за Филей чёрная «Тойота» заехала, он сел в неё и всё, — отозвался Джил, многозначительно почесав за ухом.

— Когда это было? — сощурившись, настороженно вопросил Чума.

— Вечером, я как раз у Гнусавого дозу купил и домой шёл, но только смотрю, тачка интересная подъехала, ничего себе, думаю у Фили клиенты, не нам чета! Потом смотрю он из хаты своей выволокся, сел в тачилу и укатил, — рассказал юноша, словно озябший, отирая низины предплечий.

— А спустя две недели Гнусавого нашли в Суре… — договорил за собеседника Меньшиков, вместе со словами выпуская паутину дыма. — Номера конечно же ты не запомнил?! — заметил художник, отбрасывая догорающий бычок.

— Почему не запомнил? Запомнил, — возразил паренёк, мёрзло втягивая голову в плечи и Евгения передёрнуло. — Как-то само собой получилось, — добавил юнец нервно перетаптываясь.

— Ну так говори! — проронил изумлённый неслыханной удачей Меньшиков, как из-за облезлого колена хрущовки вышел дивный ангел и слова Джила, провалились в какую-то кромешную, бездонную дыру. — Ты видишь? Ты видишь его? — ошеломлённо пробормотал Чума, указывая озадаченному мальчишке на херувима, чьи прекрасные крылья почему-то были черны, а мантия сера будто грозовые, сердитые тучи.

— Кого? — недоумённо произнёс Джил, пялясь в пустую бумагу улицы.

— Ангела… — проронил Евгений одеревенелым взором смотря как отворачивается от него Божий странник и шагает прочь.

— Ангела? — смятенно переспросил юнец, взволнованно разбрасывая недоумённые взгляды. — Не-е, у меня другое, — ответствовал он, беспокойно почесав шею.

— Подожди… — словно ничего не слыша бросил в ответ Меньшиков. — Будь здесь, я скоро вернусь, и мы договорим… — безразлично пробормотал Чума, рванувшись следом за теряющимся херувимом.

— Ты видишь ангелов? — смотря в уносящуюся спину Евгения, произнёс Джил. — Ты счастливчик, — с грустью изрёк он, опустившись на пожухлую лавку. Помолчав в одиночестве невольник страстей, вытащил из-под майки заполненный мутной пакостью шприц. Тревожный взор пленника скользнул по коварному жалу иглы, а затем он проткнул себе худое запястье. Скверная грязь ядом влилась в просевшую вену, и юноша блаженно вздохнул, расслабленно отбросив голову к меркнувшему в чертополохе туч солнцу.

— Что толкаешься, гад? — сердито пробубнила старуха, пихнув зазевавшегося Евгения кирпичом угрюмой, как сама беспросветная жизнь, хозяйственной сумки и тогда он пришёл в себя.

— Простите… прошу прощения… — огорошено пробормотал Меньшиков, попятившись, но не отнимая поражённого взора от ангела, беспечно идущего среди бессмысленной, уличной толкотни.

— А-а-а-м-м-м-м… — с наслаждением промычал толстый карапуз, запихнув в рот империалистический, враждебный, выпущенный западной, тлетворной пищевой промышленностью хот-дог. Совершенно не замечая ангела, толстяк упоительно поглощал фастфудовый корм, а внушительного вида, гражданка, вальяжно раскачиваясь, несла в крепких руках пухлые пакеты продуктов с увесистой сумой замечательной картошки. Привыкшая держать всё под железным контролем, женщина не предчувствовала беды, но беда, коварно злорадствуя, уже поджидала её. Торопясь угнаться за небесным созданием, Евгений столкнулся с гражданкой и взращённая тяжким, сельским трудом картошка разлетелась по асфальту. Завидя вавилонский развал картофеля, потерпевшая, схватилась за голову взвыв так будто её собирались казнить. — Га-га-га-га-га-га-га-га-а-а-а-а-а-а… — немедленно захохотал полнощёкий малыш, привлечённый фантастическим столкновением. Распяливая кренделем жирный рот мальчонок ржал по верблюжьи, позабыв даже пережёвывать откусанное. Тогда щедро нашпигованный приправами, специями и салатом хот-дог, перекачивался на его языке вязкой грудой.

— Простите… простите Бога ради… — бессвязно лепетал Меньшиков, бросая на исчезающего херувима всполошливые взгляды. Под адский вой орущей тётки, Чума бежал за чернокрылым юношей в изящных пальцах которого траурным венком мрачнел букет увядших, умирающих роз.

— Убийца! Убийца! Убийца! — завывала на весь район женщина, ползком собирая своё сельскохозяйственное сокровище.

— Га-га-га-га-га-га-га-га-га-га-а-а-а-а-а-а-а-а… — гоготал толстячок, лапкой указывая на творящийся кавардак и аппетитная сосиска в соусе паленом подпрыгивала у него во рту, как вдруг, пробкой заскочила в его визжащее горло. — У-вэ-э-э-э… — изумлённо и жалобно всхрипнул обжора, схватившись за глотку и выпученными глазёнками вываливаясь на асфальт. Обожаемый хот-дог выскользнул из ладони, мальчонка побледнел, безумие и ужас пожаром вспыхнули в его жабьих глазках. Предприняв отчаянную попытку спастись, бедняга заколотил себя в жирную грудь, но зловредная сосиска башмаком встряла в горле и страдальчески покряхтев, малец бухнулся наземь, к своему трагически недоеденному хот-догу. Меж тем, бешено вламываясь в гудящую толпу, Евгений мчался, не разбирая дороги. Расталкивая прохожих, он нёсся, не зная куда и во след смутьяну свистели ворчливые оклики: — Бешеный! Сумасшедший! Придурошный!

Однако вдруг сутолочная площадь качнулась, подпрыгнула и перевернувшись вверх дном обрушилась вниз. Споткнувшись о чью-то каверзно вывернувшуюся ногу, Чума летел на тротуар, отчаянно цепляясь за воздух. Свалившись, Меньшиков крепко ударился, а затем ругаясь и чертыхаясь, он разбито поднялся с земли, раздосадовано смотря как ангел взошёл на зебровую развилку перекрёстка, расцепил пальцы и погибающие розы траурным каскадом высыпались на дорогу. Спустя мгновение чернокрылый странник не оглядываясь двинулся в путь, а за его крылатой спиной, с ужасающим грохотом, треском, визгом и скрежетом сшиблись носами два автомобиля. В ошеломлении Евгений созерцал как зелёная «Ауди» подскочило на дыбы и издав жалобный стон раненой лошади, перевернулась. Всё прочее вокруг остановилось, оцепенело и замерло. Спустя мгновение к искарёженным машинам бросились поражённые, испуганные люди и торопливой, звонкой медью осыпались их боязливые, робкие вздохи, крики и возгласы.

— Ребёночек умер… Мальчик, мальчик умер… — услышал Евгений тихие причитания какой-то сострадательной женщины. Ошарашенный чудовищным спектаклем Меньшиков оторопело глазел на расквашенные иномарки и засохшие, мёртвые розы, предзнаменовавшие несчастную детскую смерть.

Выбросив погасший огарок сигареты у невзрачного подъезда хрущовки, Евгений удручённо выпил водки. Джил терпеливо дожидался его на лавке и осталось только поговорить с ним, чтобы выяснить страшную тайну убийства, которую наркоторговец Гнусавый унёс с собой в могилу. — «Хоть что-то хорошее…» — огорчённо помыслил Меньшиков, припрятывая алкогольную фляжку в карман. — Извини что заставил ждать, приятель. Теперь я внимательно тебя слушаю… — произнёс Чума, положив руку на плечо юноши и голова его безвольно поникла. Недоброе предчувствие мрачным холодом коснулось Евгения, и он торопливо схватил худое запястье Джила. — Проклятье… — одеревенело выронил Меньшиков, не смея поверить в эту нечаянную гибель. Остекленевшие глаза единственного свидетеля преступления были мертвы, отвернувшись от них Чума натолкнулся взором на пластмассовый шприц валявшийся у кроссовок Джила. — Проклятье!!! — огорошено промолвил Евгений, сжимая онемевшую ладонь умершего.

Продолжение следует...